[dorama-history-epic]

Взаперти и в темноте
Канон: Королева Сондок

Персонажи: Чукбан, Сохва, Годо, прочие упоминаются

Категория: джен
Жанр: психология
Содержание: они сидят взаперти и в темноте

Стоит открыться двери, как Чукбан начинает ныть, молитвенно складывая скованные руки, клянчит снисхождения, клянчит милосердия, которых — прекрасно знает — не дождется. Его, правда, вылечили после допроса с пристрастием, но лишь потому, что он зачем-то нужен. Но он ноет и молит, молит и ноет, преувеличенно трясясь от ужаса.
Он даже почти не притворяется. Ни один мошенник, гордящийся своим бесстрашием, не доживет до его лет. И никогда Чукбану не было так страшно, как в последние недели. Госпожу Мисиль он боялся всегда. А теперь, после пытки, осознал, что не меньше боится и генерала Сольвона. Хорошо быть таким придурком, как Годо, начисто лишенным воображения. Он только подражает всему, что делает хённим, а в промежутках сладко храпит либо клянчит еду. Но Чукбан-то отлично представлял, что с ними способны сделать эти двое. И, приникая к зарешеченным окнам, к щели в дверях, каждый раз боялся увидеть, как во двор храма, названия которого он не знал, вплывают носилки сэчжу, а за ними следует военный министр.
Однако трусливый мошенник тоже не живет долго. Главное — определить, кого и чего надо по-настоящему бояться. И, скуля и ноя, Чукбан цепким взглядом окидывал сквозь приоткрытую дверь расположение примыкающих к храму построек, подсчитывал количество охраны. Пожалуй, после того, как подлечили его раны и ожоги, можно было дать деру. Несмотря на то, что дверь заперта, а руки скованы. Делов-то, богиня милосердная! Его, конечно, обыскали, когда повязали, и отобрали оружие, да не особо ему оружие и было нужно. Главное – отмычка, запрятанная в башмаке, а обувку-то проверить эти олухи не додумались, брезгуют. От кандалов избавиться можно в любой миг, а если дверь отпереть не удастся, у нас здесь Годо, сила есть — ума не надо, высадит дверь только так. Точно, они могли бы уже быть на свободе.
Если бы не эта женщина.
Женщины всегда были его слабостью. И не в том смысле, о котором всякий бы подумал. То есть не только в этом.
За всю жизнь он натворил много такого, чем не стоило бы хвастаться. И, если ему была с того выгода, без колебаний мог подставить или обмануть любого человека, даже того, кого называл близким другом. Но только если это был мужчина. Как ни странно, его мозолистая и редко бывшая в употреблении совесть не позволяла обижать женщин. А поскольку обладал определенными лекарскими навыками, мог и помочь. Порой вполне бескорыстно. И представьте себе, это бескорыстие приносило ему успех у женщин , ему — человеку не сказать чтоб красивому и сильному, а пожалуй, что и не шибко молодому — больший, чем многим смазливым молодчикам, швырявшимся деньгами и подарками. Но тут был не тот случай.
Эта женщина была по-настоящему больна. И она была матерью Токман.
Он понятие не имел , во что такое вляпалась Токман, если за ней идет охота по всему королевству. И коль на травлю поднялись первые люди Силлы, это нечто столь страшное, чего даже он, хитроумный Чукбан, не способен представить. И он вовсе не был уверен, что Токман непременно погибнет. Эта девчонка умудрялась выпутываться из самых безнадежных переделок. И вот вернется она, найдет его и скажет — что же ты, хённим, бросил в беде мою мать? И не то чтоб страшно ему становилось, а как-то муторно от мысли, что Токман его не простит.
А не бросить — как? Если взять с собой при побеге, она их задержит. И тогда будет совсем плохо.
Монах, который пользовал Чукбана, лечит и ее. Да еще и рассуждает — не для слушателей, а для себя: душевная рана женщины слишком давняя и глубокая, лечение потребует много времени… Нашел перед кем знаньями хвастаться, перед ним, новым воплощением великого ХваТа! Или Чукбан еще с монастыря не видел людей, переживших страшный испуг или несчастье? Одни после этого и впрямь подвигались рассудком, у других из-за пережитого словно бы невидимая рука перехватывала горло, не давая произнести ни слова, мешая выразить, что они чувствуют на самом деле.
Это женщина слаба, испугана, она часто плачет, но безумна ли она? Порою она, кажется, полностью уходит в мир своих кошмаров, но стоит ей услышать имя дочери, как она пробуждается, оглядываясь вокруг то с ужасом, то с надеждой.
— Вы не бойтесь, матушка Токман, — говорит он. — Мы — друзья вашей дочери, очень хорошие друзья, и я, и вот этот балбес. — Чукбан поворачивается, чтоб дать привычный подзатыльник Годо, и с досадой обнаруживает, что со скованными руками это невозможно. — И она нас всех спасет. Было уже дело — повязали нас и казнить хотели, а она прям до его величества пробилась. Освободите , говорит, моих отца и брата! Отец — это я , стало быть, а брат — вот этот придурок. С тех пор мы — не разлей вода. И Токман нас не бросит.
Чукбан врет, легко и привычно. На самом деле он не верит в то, что говорит. Тогда Токман и впрямь спасла их от казни, но чудеса не повторяются. Надо рассчитывать на себя.
Его глаза привыкли к темноте, он вглядывается в лицо женщины, пытаясь углядеть родственное сходство с Токман. Не видит ни малейшего. У Токман черты правильные, но резкие, выступающие скулы, подбородок упрямый, и все вместе выражает несвойственную женщинам решительность. Вдобавок она долговязая и тощая при широкой кости, не зря ж даже Чукбан несколько лет принимал ее за парня.
А эта женщина круглолица, черты мелкие и в то же время удивительно милые. Сама она маленькая, и если б не хворала, наверное, была бы кругленькой, эдакой пышечкой. Сейчас она страшно исхудала, и вид у нее измученный, но, богиня милосердная, как же светится изнутри ее лицо, когда Чукбан говорит о ее дочери! А у него как-то странно щемит в груди.
Умом скорбная? Да этот ученый монах сам умом скорбный. Она все прекрасно понимает. И чтоб ее излечить — не травки нужны, не иглоукалывания и прижигания. Ее здоровье погубила великая горечь, а излечит великая радость. Это вам сам новый Хва Та говорит, дураки вы все!
Он не может устроить ей встречу с дочерью, но он может ее придумать. И еще что-нибудь такое, приятное, духоподъемное, он мастер на эти побасенки. Особенно нужно это после того, как охранники за дверью помянули, что принцесса Чхонмён умерла. И женщина тогда задрожала и разрыдалась, как будто это значило для нее что-то важное. Чукбан снова убеждается, что она не безумна, и начинает плести байки еще старательнее.
— А если Токман в пути и задержится, тоже не пугайтесь. Главное — кушайте хорошо , чтоб крепче быть. Сами убежим и в горы подадимся, а может и куда подальше, что нам, в Сораболе медом намазано. Найдем какую-нибудь деревушку маленькую и заживем на славу, такому мастеру на все руки, как я, везде будут рады…
Женщина кивает, и при виде того, как его слова встречают понимание, Чукбан вдохновляется еще больше.
— А потом Токман нас найдет, и заживем мы все вместе! Нет, правда же! Зря что ли она тогда пред его величеством меня своим отцом назвала? Сама богиня эти слова в уста ей вложила! Есть у нее матушка, есть и отец, все вместе мы — семья, чем плохо? Хотя нет, — он морщит лоб. — Токман с нами жить не сможет. Она же за Юсин-рана замуж выйдет, может, и вышла уже. Господин Ким Сохён , конечно, против будет, он же князь и сват королю, а Токман девушка простая, но Юсин-ран упертый, он своего добьется, что я его, не знаю? Так что быть Токман княгиней, а может, и принцессой, но нас она все равно не забудет…
Он врет, и знает, что врет, но видя, как улыбается маленькая измученная женщина, Чукбан хочет, чтоб его измышления стали правдой.
До той минуты, пока он не услышит шум схватки во дворе , и тьма их заточения не покажется единственным убежищем.