[серафита]

Угадайте-ка, что начало выходить и уже две серии в переводе?

@темы: японское

---

[Госпожа Удача]

www.youtube.com/watch?v=Bi8AsgpZtp8

@темы: MV, японское

---

[серафита]

Название: Сливы в цвету
Канон: «Шесть летящих драконов»
Автор:  серафита
Бета: WTF Korean historical dorama 2016
Размер: миди, ~ 5000 слов
Пейринг/Персонажи: Киль Тэми/Хон Инбан, упоминаются Ли Банвон, Ли Сонге, Самбон (Чон Доджон), прочие
Категория: каноничный слэш
Жанр: романс
Рейтинг: R
Предупреждения: АУ от 18-й серии
Краткое содержание: Киль Тэми ушёл с Хон Инбаном, когда тот просил
Примечание: спекуляции о прошлом героев, возможен ООС

Я знаю своё лицо — сегодня оно жестоко.
М. Цветаева

Момент, когда они покинули столицу, Хон Инбан проспал — вернее, провёл в унизительном полуобморочном беспамятстве, скорчившись на нечистой соломенной циновке.
Позже он ощутил по этому поводу нечто вроде нелепого смутного разочарования: ему следовало бы дрожать от страха и напряжения, пока стража у ворот досматривала покидающие город повозки, небрежно шуровала мечами в бочках и стучала палками по мешкам. Вместо этого избитое, уставшее тело подвело его так же, как прежде подвела удача, чутьё и союзники. Королевские палачи не слишком усердствовали, но и не щадили его: Хон Инбан был уязвим для боли, знал об этом ещё с тех времён, когда впервые попал в тюрьму после неудачного мятежа, и не доставил им хлопот. Он не был воином и никогда прежде не испытывал страдания. Самым худшим его опытом до застенков оказалось падение с лошади, закончившееся синяками и вывихнутым запястьем.
Его даже пытать не было нужды: тринадцать лет назад хватило всего лишь оставить на двое суток в темнице. Хон Инбан слышал, как кричал человек, которому вырывали глаза. Обонял вонь, когда один из приговорённых обгадился от ужаса, и тёплый мясной дух, как от свежего жаркого, когда мучители взялись за калёное железо. Помнил звуки, которые издавал какой-то мелкий чиновник, пойманный на мздоимстве, пока палач срезал ломти мяса с его тучных боков... Спустя пару лет Хон Инбана, уже советника и приближённого Ли Ингёма, занесло на окраину вблизи квартала мясников. Пронзительный визг полоснул его, как клинок, продрал холодом вдоль хребта: там, за стеной, проведя все положенные обряды от скверны, как раз резали свиней. Хон Инбан выскочил из паланкина и бросился бежать, не разбирая дороги и зажав руками уши, и больше никогда не ездил той дорогой.
Зазор между накрывавшим его полотнищем и краем повозки был достаточно широк, чтобы видеть проплывающие мимо редкие купы деревьев, валуны, отмечающие перекрёстки, бледную зелень на обочинах, нечастых путников. Вчерашнее вспоминалось кусками: Киль Тэми, ощупывающий его руки и ноги быстрыми профессиональными движениями, трупы стражников в кровавых лужах, валяющийся у обочины дороги потухший факел... Хон Инбан едва сдерживал стоны.
— Ничего не сломано. Повезло.
Почему-то после этого он почувствовал себя ещё хуже: если бы его искалечили всерьёз, собственное поражение не было бы столь постыдным. Слова этого мальчишки, сына Ли Сонге, до сих пор жгли Инбана. А Киль Тэми знал, что он сдался, в этом не приходилось сомневаться, и теперь знал, сколь малое для этого понадобилось... Впрочем, Тэми принимал участие в подавлении мятежа Самбона тринадцать лет назад, и вряд ли Ли Ингём утаил от него хоть какие-то подробности. Но одно дело знать, и совсем другое, что теперь сват смог увидеть слабость Хон Инбана собственными глазами. Унижение было столь жгучим, что почти пробилось сквозь пелену боли.
Вчера Киль Тэми ушёл, не взирая ни на какие бессвязные просьбы, затем вернулся — покрытый кровью так, будто побывал на скотобойне, и заметно пошатывающийся. Потом был неверный, колеблющийся свет фонаря, воловья повозка с охапкой соломы на дне и возница в низко надвинутой шляпе...
Хон Инбан слушал скрип колёс, щурился на тускловатый свет, сочащийся сквозь циновки, терпел боль в разбитом теле и заново сознавал, что остался жив.
Небеса скалились сверху вниз нарождающимся месяцем, весело и страшно, как Киль Тэми, наубивавшийся вволю.

Киль Тэми ехал подле возницы, на козлах. Хон Инбан сперва удивился, потом понял: человек, одетый как бродяга, но при этом верхом на лошади привлёк бы внимание. Где-то по пути между тюрьмой и городскими воротами Тэми успел переодеться в поношенную неприметную одежду вроде той, в которой ходят наёмники и телохранители. Краску с лица он смыл, пучок на затылке распустил, золото из ушей и с пальцев снял — и сделался неузнаваем. Хон Инбан смотрел и не мог понять, как относиться к увиденному. Каким-то образом отсутствие грима и украшений одновременно делало Киль Тэми моложе и удивительно ему не шло. Красавцем он не был даже в те времена, когда они с Хон Инбаном познакомились, а привычка краситься делала его почти отталкивающим. Уловки такого рода к лицу мальчикам из домов кисэн, нежным и женоподобным, но не мужчине с повадками и в возрасте Киль Тэми. Инбан привык думать, что считает манеру одеваться дорогого свата чудовищной. Сейчас понял, что — именно привык, а на деле давно так не думает. Киль Тэми был Киль Тэми, его постоянство в пристрастии к павлиньим тряпкам было в своём роде успокаивающим, как любая незыблемая закономерность, и Инбан давно уже не обращал внимания на внешнее, не позволял себе забыть, что у Тэми аккуратно подпиленные и подкрашенные ногти, как у кисэн — а с оборота вся ладонь в доспехе из мозолей...
Вскоре Хон Инбан впал в беспамятство.
Ехали всю ночь. Ближе к утру Киль Тэми перебрался под циновку к Хон Инбану: по дороге навстречу двигался небольшой конный отряд. Возница надвинул шляпу пониже на глаза и свернул на обочину, уступая дорогу. Когда всадники скрылись из виду, Киль Тэми выбрался из повозки и пошёл рядом пешком, держась рукой за край. Хон Инбан понял, что цель, какова бы она ни была, уже близко. И ещё понял, что ему совершенно всё равно, кому служат люди, от которых прятался Тэми. Надо же, ещё неделю назад он опознал бы их по цвету одежд и знакам отличия, просчитал, к кому и по какому делу они могут спешить в столицу, и придумал бы, как это использовать... Сейчас и сама столица, и все её беспокойные, кровавые, увлекательные дела казались далёкими и чужими. Хон Инбан много лет сражался ради того, чтобы удержаться у власти, а теперь казалось, будто всё это происходило с другим человеком и в прошлой жизни.
— Вылезай, — хрипло велел возница. Хон Инбан зашевелился на своей подстилке.
Повозка остановилась рядом с длинным приземистым строением под соломенной крышей — амбар или сарай. Хон Инбан медленно, тяжело перевалился через низкий край колымаги, охнул, уцепившись за него обеими руками: утихшая было боль хлестнула заново, перешибла разбитые рёбра, хорошенько оттоптанную сапогами стражи спину, покрытые ушибами руки и ноги. Хуже всего был ожог на плече: пульсирующее, не утихающее средоточие страдания. Хон Инбан провёл языком по сухим губам.
Киль Тэми быстро, тихо переговаривался с возницей, тот кивнул пару раз, и из рук в руки перешёл небольшой полотняный мешочек: плата. Амбар внутри был тих, душен и тёмен, от запаха просушенного сена и пыли у Хон Инбана запершило в горле. Киль Тэми усадил его подальше от входа и снова вышел. Инбан как раз успел перевести дух, когда тот вернулся: глаза успели привыкнуть к полумраку, и Инбану показалось, что вид у Тэми мрачный и задумчивый.
— Ты убил его? — спросил Хон Инбан первое, что пришло в голову. Из-за долгого молчания слова походили на сипение, но Киль Тэми понял и не удивился вопросу.
— Нет. Это человек моего должника, он нужен, чтобы доставить весть. Мы пока подождём здесь. Недолго.
Хон Инбан вспомнил, что понятия не имеет, куда и зачем они едут. До сих пор он принимал происходящее бездумно, руководствуясь инстинктом, велящим при опасности убегать и прятаться. Инстинкт слабого, но насчёт себя он давно не питал никаких иллюзий. Хон Инбан полагал предусмотрительность добродетелью, хотя был уверен в успехе. Поэтому перед началом интриги он позаботился о путях отхода — через море, а не по суше. В темнице это было первое, что выбили из него палачи. Оставалось только надеяться, что сыновья успели уйти прежде, чем путь перекрыли солдаты Чхве Ёна. О дочке с мужем он почти не беспокоился: инстинкты у зятя были, как у помойной кошки, наверняка успел удрать сам и семью прихватить. Жаль только, что их с Тэми будущего внука он, Инбан, вряд ли когда-нибудь увидит...
У него были заготовлены и тайники — о них Инбана тоже спрашивали, и он бы ответил, рассказал всё, лишь бы оставили в покое, но тогда, в пыточной, от ужаса и боли — забыл... Теперь память возвращалась вместе с рассудительностью. Кое-что ему удалось сберечь; крохи по сравнению с прежним состоянием, но на безбедную жизнь хватит. У него остались друзья за пределами Корё. Теперь главное было — выбраться из страны, уйти в Мин, и тогда можно будет зализать раны и подумать о будущем. Раз его собственные тайные тропы перекрыты, оставалось надеяться на свата и его таинственных «должников», кем бы они ни были. Покинуть город они им уже помогли, может, теперь помогут и пересечь границу.
Киль Тэми сел на пол, привалившись спиной к стене. По его лицу пробежала лёгкая судорога, и Хон Инбан отвлёкся от своих мучений.
— Ты ранен?
Вопрос был глупым: он видел, что Тэми не слишком твёрдо держался на ногах.
— Ничего. Этот фигляр, любимчик Самбона, действительно неплох.
Неплох — это было нехорошо. Совсем нехорошо, если из уст Киль Тэми, и Инбан встревожился по-настоящему.
— Он сильно тебя задел?
— Справлюсь. — Кривая улыбка на лице Тэми выглядела страшновато, под глазами залегли круги. — Он умеет работать мечом, этого у него не отнять, и со временем из него выйдет толк. Но бояться следует не его. На месте Самбона я бы опасался Ли Банвона.
— Ли Сонге? — переспросил Хон Инбан: ему показалось, что он ослышался от усталости.
— Нет, нет, не нашего бравого генерала. Ли Сонге у нас вроде старика Чхве: на самую верхушку, может, влезть и сумеет, но радости ему с этого не будет никакой. Чхве Ён вовремя это понял, вот и удалился в изгнание, когда велели. Слова поперёк не сказал, когда Синдон, этот пресвятой монашек, услал его в провинцию, грядки окучивать. У Ли Сонге мозгов поменьше, а под боком у него наш дорогой Чон Доджон, также известный как Самбон. Вот уж кто мастер подзуживать. С Ли Сонге Самбон справится, но этот его сынок — другое дело.
— Странное суждение, — пробормотал Хон Инбан. Он чувствовал замешательство: за Киль Тэми никогда не водилось привычки взвешивать и оценивать людей подобным образом. В их союзе это была задача и привилегия Инбана.
К тому же, до сих пор он был уверен, что Киль Тэми едва помнит о существовании Ли Банвона. Вот старший сын, Ли Бану — другое дело. Свата интересовали люди, связанные с фехтованием, а всё прочее он оставлял на откуп родичу.
Тэми, похоже, угадал, о чём он думает.
— Я же говорил тебе, что ты ничего не понимаешь в сражениях, — с прежней кривой улыбкой сказал он. — И в бойцах. Уж поверь мне, есть способы, которыми можно оценить человека только на поле боя. И этот Ли Банвон... — Киль Тэми уставился в невидимый в полумраке потолок почти мечтательно. — Самбон воображает, будто справится с ним. Полагает, что до определённого предела может им управлять, а в случае нужды — избавится. Но Самбон, он вроде тебя, сват. Он не понимает.
— Я тоже, — скрывая досаду, сказал Хон Инбан. — Я говорил с Ли Банвоном в тюрьме. Он приходил ко мне.
— Вот как? — Киль Тэми заинтересовался, рывком подтянулся и снова опёрся на стену, уставившись на Инбана. — И что ты ему сказал?
— Да так, — он поморщился. — Наговорил... всякого. Посулил, что он ещё хлебнёт того же, что и я в своё время.
По правде говоря, об этом тоже было стыдно вспоминать. Ли Банвон, похоже, принял те бессвязные угрозы за истерику, и про себя Хон Инбан признавал, что он был не так уж далёк от истины. Попытка оставить за собой последнее слово, да...
— Насчёт этого не знаю, а что Самбон с ним хлебнёт, и папаша заодно — это точно. Ли Банвон такой же, как и я.
Заявление было такое неожиданное и дикое, что Хон Инбан даже не сразу среагировал. Помолчал пару минут и, наконец, выдавил:
— Что ты имеешь в виду?
— Жестокость — это такой же дар, как владение мечом или музыкальный слух, — просто сказал Киль Тэми. — Кое-что можно развить и улучшить с помощью тренировок. Но если этого нет в тебе изначально, никакие старания не помогут. Настоящая врождённая жестокость, свободная от мучений и угрызений совести, встречается не чаще, чем стихотворный талант этого твоего... Цюй Юминя.
— Юаня, — автоматически поправил Хон Инбан.
— Вот его, да. Я за свою жизнь видел двух или трёх парней, управлявшихся с мечом не хуже того уличного сказителя. Двух... или трёх. И всякий раз это заканчивалось одинаково: находился богач, который пытался сделать из них орудие, но таких мальчиков всегда нужно ломать вначале, без этого не получится, а ломанное оружие... Сам понимаешь. Рано или поздно они просто опускали меч посреди битвы и позволяли первому встречному идиоту, отличающему острие от рукояти, отправить себя к праотцам. Чаще — рано. Ли Банвон не таков. Он не опустит меч. И его не сломать. Он в этом и не нуждается. Если жестокость и искусство меча соединяются в одном человеке, получается такой, как я. Если она соединяется с честолюбием и высокой целью...
— Получится король. — Хон Инбан почувствовал дурноту. — Или мертвец.
— Много мертвецов, — поправил Киль Тэми. — Проиграв, один он на небеса не отправится. Он не умеет сдаваться и опускать оружие.
— Как и ты.
— Да.
Хон Инбану сделалось холодно. Он провёл языком по запёкшимся губам, чувствуя густой вкус крови во рту.
— Киль Тэми, кого мы ждём здесь?
Он почти готов был услышать «посланных Чхве Ёном убийц», но сват ответил:
— Моего бывшего... сослуживца. Он мне должен кое-что.
Сослуживца? Хон Инбан не думал, что у Киль Тэми остались друзья со времён его недолгой службы в военном ведомстве, а среди гражданских чиновников их у него сроду не водилось.
— Ты когда-то спас его своим мечом? — Это была единственная правдоподобная версия для долга такого размера, чтобы укрывать государственных преступников.
— Можно и так сказать, — Киль Тэми засмеялся.
— Ты... защитил его? — растерянно пробормотал Хон Инбан.
— Защитил, пожалуй. Да. — Киль Тэми потрогал свой меч в неприметных потёртых ножнах — маскировка в той же мере, что и его одежда.
Снаружи послышались шаги — осторожные, но не настолько, чтобы можно было подумать, будто человек пытается подобраться незамеченным. Тэми рывком поднялся, ухватившись за стену. Скрипнула дверь, впуская тусклую полоску света.
На пороге появился чужак в накидке поверх тёмной одежды. Лицо у него было обвязано платком, как у грабителя или убийцы, видны были только блестящие глаза и белый лоб под полями крашенной соломенной шляпы. Киль Тэми, похоже, узнал его. Он расслабился, кивнул и вложил меч в ножны. Человек слегка поклонился.
— Идём, — сказал Киль Тэми. — Тут недалеко.

Оказалось, и вправду недалеко. С четверть часа пешком, и по правде говоря, вышло бы втрое меньше, если бы Инбан не замедлял всем путь. Дом он толком не разглядел — длинное, приземистое строение, в свете пасмурного дня такое же неприветливое, как давешний сарай. Длинная веранда, опоясывающая всю видимую часть, навес, что-то вроде чахлого сада — сбоку над крышей маячили редкие, но ухоженные кроны деревьев. Обычная, ничем не примечательная усадьба мелкого провинциального дворянина. Хон Инбан поднялся вслед за проводником по скрипучим ступеням, дальше, дальше, через одни двери и через другие, в маленькую, но сухую и тёплую комнату с уже расстеленной на полу постелью. Киль Тэми потерялся и отстал где-то по пути, кажется, пошёл перевязывать раны. Хон Инбану было всё равно: у постели стояла миска с тёплой кашей и чашка с водой, в углу — жаровня, исходящая волнами жара, и на некоторое время окружающее сделалось ему безразлично.
Давешний проводник маячил в углу комнаты. Вероятно, счёл, что второму гостю тоже может понадобиться помощь с ранами.
— Благодарю вас, всё хорошо, — сказал Хон Инбан, отодвигая пустую посуду. Пища и тепло придали ему сил. Он решил, что в чужом доме вежливость не помешает даже с прислугой.
— Вам не за что благодарить меня, господин, — неожиданно отозвался человек. — Я просто возвращаю долг.
Тот, кого Хон Инбан принял за слугу, стащил с головы шляпу и снял платок. Хон Инбана бросило из жара в холод. Он даже не сразу понял, что с безымянным хозяином дома не так, начал было говорить:
— Разумеется, есть за что... — и осёкся: сел голос.
Таким лицом впору было пугать служанок и детей. Кишин, безумный страшный призрак, чудовище из крестьянских сказок. Бледный до синюшности, с огромными глазами и разваленным напополам лицом. Когда-то давно этому человеку взрезали щёки, от углов губ и полумесяцем круто вверх, до скул. Вечная, кошмарно улыбающаяся маска.
— Много лет назад Киль Тэми спас меня, — прошелестел призрак. Вид его шевелящихся губ вызывал дурноту. — Я об этом помню. Ночь в безопасности — небольшая цена за избавление, дарованное его мечом.
Он поднялся, легко наклонил голову. Шагнул к двери.
— Постойте, — выдавил Хон Инбан. — Кто вы такой? Откуда вы знаете Киль Тэми?
— А он не сказал вам? — удивился хозяин дома. — Это ведь не секрет. Когда-то давно мы с ним вместе служили. В личной страже государя Конмина.

— ...это ведь не секрет, — с гадкой улыбкой сказал Ли Ингём бесконечно давно, двенадцать лет назад. — Для вас в том числе, дорогой господин Хон.
Всё верно, никакой тайны тут не было. Другое дело, что и вслух об этом говорить было не принято. Но Ли Ингём, старый стервятник, конечно, не удержался. Подноготную Киль Тэми он вывалил на Хон Инбана так же охотно, как, можно не сомневаться, самому Киль Тэми рассказал всё о позорном поведении Хон Инбана после первого ареста. Ли Ингём любил такие уловки в придворной игре. Считал, что взаимный стыд разделяет потенциальных союзников лучше любых соображений выгоды. Нелегко смотреть человеку в глаза, зная, что ему известны все самые мерзкие подробности твоей жизни. Не говоря уж о том, чтобы доверять ему. Неплохая тактика, но с ними двумя Ли Ингём промахнулся.
Тем не менее, Хон Инбан, конечно, не забыл. Киль Тэми много и охотно рассказывал о бое, который сделал его первым мечником страны, и никогда — о том, что ему предшествовало. Как будто он сам появился во дворце ровно в тот момент, когда снял голову с Хон Рима, начальника стражи и первого бойца столицы, убийцы короля Конмина.
Королевского начальника стражи, королевского убийцы, а прежде того — королевского любовника. После смерти королевы Ногук, горячо обожаемой супруги, король Конмин стал тенью того человека, каким был раньше. Отринул прежние связи, позабросил свои драгоценные реформы, смотреть не мог в сторону наложниц. Старая королева-мать попробовала было завести речь о новой женитьбе — без толку. Чхве Ён, опора государя на протяжении двух десятков лет, за неосторожное слово отправился в изгнание, и добро ещё, что голову сохранил на плечах. Один только монах Синдон мог выносить этого изменившегося Конмина, с его частыми сменами настроения и вспышками гнева. А потом появилась новая королевская стража.
Их набирали по всей стране. Порой из худородных, из младших ветвей семьи, иногда — чуть ли не из незаконнорождённых. Происхождение, личные качества, образованность не имели значения. Важны были только воинские умения, способность на безоговорочную преданность... и внешность.
В шестнадцать Тэми, должно быть, был своеобразно привлекателен — как бывает привлекателен весёлый ловкий изящный хищник, вроде ласки или лисы, но главное было не в этом. Настоящий талант обаятелен сам по себе. Будь то умение писать картины, вышивать шёлком или способность воткнуть в причёску сорванный цветок так, чтобы через день тебе подражали все кисэн столицы, а через два с таким же цветком ходила королева. Тэми не был хорош собой, он был, чего уж там, вызывающе неотёсан по меркам столицы (род — «деревенские» янбаны, всего достояния клочок земли размером с монету в глухом захолустье, где на три провинциальных городишка одна школа конфуцианцев).
Но он был бесподобно, яростно талантлив.
Есть бойцы, о которых говорят, что они рождены для меча; если же существовали люди, ради которых меч впервые вышел из горна на свет, то Киль Тэми был одним из них. Сам праотец Чумон, воинственный предок, должно быть, поцеловал его правую руку при рождении. Этого хватило, чтобы привлечь внимание свиты короля Конмина. А папаша Тэми, надо полагать, был достаточно честолюбив, чтобы выяснить кое-что о пристрастиях государя.
Сейчас о том, что Киль Тэми несколько лет прослужил в королевской страже, помнили немногие. О том, что он, пусть недолго, был подчинённым Хон Рима — ещё меньше. А сам Тэми вёл себя так, будто до этого убийства его жизнь была чистым листом. К тому времени на него уже обратил внимание Ли Ингём. Счёл полезным. Он нуждался в своём человеке среди королевской стражи и в устрашающем оружии для своих врагов, а Киль Тэми успел сделать себе имя и идеально подходил на роль пугала. Они поладили: Ли Ингём обеспечил Киль Тэми карьеру, подобрал ему супругу и окружение, и уверился, что сделал его полностью от себя зависимым.
Хон Инбан переиграл Ли Ингёма на этом поле точно так же, как и на всех остальных, но он помнил.
Помнил, как однажды приятный вечер в ёнхвагване обернулся криками, лязгом железа и проклятиями. Когда вооружённые палками слуги и полуодетые гости из тех, кто похрабрей, ворвались во внутренние покои, посреди комнаты валялся мертвец с располосованным от уха до уха горлом и выпученными глазами, одетый как мелкий чиновник судебного ведомства, в углу дрожала, прижимая к груди обрывки расшитого пионами платья, ярко накрашенная девица, а рядом с ней стоял дорогой сват Хон Инбана, весь в розовом, лазурном и золотом, в гроздьях браслетов на обоих запястьях. Улыбался по-кошачьи, неторопливо вытирая лезвие меча дорогой шелковой драпировкой.
Хон Инбану хватило одного взгляда, чтобы охватить всю сцену, развернуться к набившемуся в комнату народу и рявкнуть:
— Расходитесь! Почтенный посетитель случайно напоролся на клинок, это большое несчастье. Здесь не на что смотреть.
Киль Тэми узнали. Слуг и любопытствующих будто метлой вымело за дверь.
Сват улыбнулся ещё шире, присел рядом с девкой на корточки. Протянул рукояткой вперёд длинный, почти с локоть, узкий кинжал:
— Хочешь, милая?
Кисэн непонимающе взглянула на него — краска и белила потекли, размазались по миловидному лицу, — потом ухватила оружие и вдруг с пронзительным криком набросилась на покойника. Воткнула в него лезвие раз, с усилием вытащила, ещё раз и ещё. Клинок выходил из мяса с мерзким звуком, пол и покрывала вмиг залило сильнее прежнего, мясной, влажный дух забивал горло. Хон Инбан отвернулся.
— Что на тебя нашло? — сердито спросил он позже, когда труп унесли, кровь замыли, а Киль Тэми привёл себя в порядок перед зеркалом. Глаза у свата разгорелись, как всегда после убийства, узкие тёмные губы изгибались в улыбке.
— Да ничего, — легко сказал он. — Совсем ничего. Зачем такому уроду хорошенькие девушки и красивая музыка? Согласись, кладбище ему подходит куда больше. Есть вещи, от которых вправе отказаться даже проститутка.
Хон Инбан умолк и не стал расспрашивать ни на следующий день, ни после. Дело он уладил, семья погибшего получила компенсацию, Киль Тэми стали бояться ещё больше. Девицу сват выкупил в наложницы и держал при себе, пока не надоела — видимо, его восхитила сцена с кинжалом, хотя самого Инбана при одном воспоминании мутило. Потом Тэми то ли услал её в деревню, то ли передарил кому-то... Хон Инбан не спрашивал, но фразу запомнил крепко.
Есть вещи, которые вправе не делать даже шлюха.
О которых не спрашивают даже самых близких. Особенно близких.

...Знал ли он? Смешной вопрос.
Киль Тэми понимал толк в развлечениях, охотно составлял Хон Инбану компанию в домах удовольствий, умел пить. Он вообще был лёгок на подъём. Хон Инбан знал, какие его свату нравятся кисэн — красивые, надушенные, жеманные, с нежными голосками и сладкими от пудры губами. Тэми любовался женщинами, как картинами, хотя не упускал и случая затащить их в дальние покои. Но не всегда.
Несколько раз он уводил туда, на мягкие подушки и шелковые постели, тонких разряженных мальчиков. Одного-двух таких держат в любом ёнхвагване. Хон Инбану было об этом известно, но он полагал, что каждый имеет право на свои странности. А Киль Тэми, даже если и испытывал хоть какое-то стеснение, окончательно от него избавился, увидев реакцию Инбана.
Как-то раз Хон Инбан позволил себе выразить осторожное любопытство.
Киль Тэми встряхнул головой, качнув вдетыми в уши кораллами, расправил цветные рукава. Взглянул пристально:
— Что в этом такого, дорогой сват? Я не вижу разницы.
«Не вижу разницы». Почему-то эта мысль пришлась Хон Инбану по душе: в чём-то она была созвучна тому тёмному стремлению, которое вело его к вершинам власти после утраты иллюзий. Как будто, избавившись от сковывавшей его морали и окончательно убедившись в ничтожности принципов перед простым телесным страданием, Хон Инбан теперь испытывал непреодолимую потребность пасть ещё ниже, замарать себя вещами, способными привести в ужас любого добродетельного осла из числа тех, что заседали в королевском совете.
Например, дружбой с таким человеком, как сват.
И Хон Инбан тешил себя верой, что знает Киль Тэми лучше всех. Что его подпустили куда ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Это ведь не было легко, это случилось не сразу, Хон Инбан пришёл к Тэми из соображений выгоды, тот принял правила игры, следуя приказу своего патрона, но ни один из них и представить не мог, что из этого выйдет через каких-то пару лет.
Киль Тэми никогда не прилагал усилий, чтобы быть приятным, привык с сдерживаемому отвращению в глазах придворных, любил и умел вызывать страх. Хон Инбан, напротив, выглядел, как образец конфуцианского учёного, а в юности — как воплощённая мечта о сыне любого благородного отца семейства. Правильное, открытое, умное лицо, в каждой черте завершённость и искренность. Такая внешность подарок для политика.
И внешне, и внутренне они с Киль Тэми были полными противоположностями. Спустя два года после заключения между их семьями родства Хон Инбан мог себе позволить задавать Киль Тэми вопросы, за которые кто угодно другой расплатился бы в лучшем случае болью и кровью, и в столице не было человека, знающего о его планах больше, чем сват. Малой доли того, что он рассказывал Тэми, хватило бы на три плахи. Инбану казалось, что он понимает Тэми, с его повышенной и порой странно выражающейся эмоциональностью, его подверженностью порывам, пробелами в образовании и тем, что людьми несведущими принималось за глупость или грубость, а на деле было странно вывернутой, далёкой от придворных канонов честностью.
Киль Тэми ему руки целовал — просто так, от душевного порыва, от трудновыразимой словами радости. Постороннему — показалось бы мерзким. Хон Инбан не был посторонним и знал: когда заканчиваются слова, нужно искать другие способы общения. Поцелуи. Меч. Калёное железо.
По правде-то, уж лучше поцелуи.

Тихо стукнула, открываясь, дверь. Киль Тэми двигался медленнее обычного, но держался вроде бы уверенней, чем утром. Хон Инбан очнулся и заморгал: он понял, что просидел на месте несколько часов. Какие длинные два дня, устало подумал Хон Инбан. А ведь ещё не вечер. Ранние сумерки снаружи вводили в заблуждение. Вчера утром он ехал к темнице и готовился к смерти...
Поглощённый переживаниями, Хон Инбан забыл зажечь лампу, и сейчас Киль Тэми возился возле неё.
— Не надо, — неожиданно для себя сказал Хон Инбан. От неподвижной позы у него затекло всё тело, и он осторожно вытянул ноги.
— Как хочешь. — Сват не стал приближаться, сел у дальней стены.
— Я видел твоего бывшего сослуживца, — зачем-то сказал Хон Инбан. — Это ты изрезал его?
— Бывали времена, когда слишком красивое лицо при дворе не сулило удачи, — равнодушно ответил Тэми.
Хон Инбан кивнул: он так и подумал. Под чудовищными шрамами тот человек был моложе Тэми, а ещё замечательно, утончённо хорош собой. Даже сейчас, если суметь отстраниться от его увечья, это было заметно.
И ещё: порезы были аккуратными, точными, не похожими на боевые ранения, а стежки, пусть и крупные — ровными.
— Шил тоже ты?
— Да.
Инбан опять не удивился. С его собственными ранами Киль Тэми управился довольно ловко, и себя тоже перевязал сам. Мечников учат в числе прочего и этому: промыть и зашить рану. Убрать гной. Наложить повязку... До настоящих лекарей, конечно, далеко, но навыки вполне себе на уровне служек при армейских врачах.
— У меня есть поместье в Мин, — сказал Хон Инбан. — В провинции. Купил когда-то по случаю. Я и не видел его никогда, представляешь... Кажется, там даже есть сад.
Киль Тэми шумно выдохнул. Завозился в своём углу. Звякнули о пол ножны.
Хон Инбан порадовался, что не позволил ему зажечь лампу.
— Киль Тэми. Могу я попросить?
Он почему-то вспомнил, как умолял его вчера — вечность назад — цепляясь изо всех сил: давай уйдём вместе... у меня нет никого, кроме тебя.
И подумал, что исчерпал все свои запасы страха в темнице. Что бы ни было, Тэми не подумает о нём хуже, чем он есть на самом деле. Почему-то эта мысль принесла облегчение.
Хон Инбан посмотрел на человека, ближе которого у него не было никого за последние двадцать лет.
И сказал.
***
Много лет назад, когда Хон Инбан был всего лишь юным учеником конфуцианской школы, преисполненным мечтами о добродетельном государстве, он стал свидетелем пришествия тайфуна. Стихия в считанные часы поглотила приморский городок, которому не посчастливилось оказаться на его пути. Хон Инбан застыл, парализованный, на возвышении, где нашёл убежище. Не в силах отвести взгляд, он едва мог дышать. Воздух гудел и стонал вокруг него.
Затем Хон Инбану показалось, что напряжение разом ослабло, будто разошёлся на талии слишком туго стянутый пояс. Так размыкаются объятия, надёжнее которых только что не было в мире. Хон Инбан услышал — загривком, нутром, ладонями — тихий вздох, потревоженное дыхание спящего великана.
И небо грянуло о землю: тайфун, одноногий убийца, пал на землю Корё.
***
После Хон Инбан не мог вспомнить, какими словами попросил — просил ли? — Киль Тэми. Вполне вероятно, что его речь была путанной и бессвязной. Или же непристойной, с употреблением солдатских выражений — которых он, между прочим, нахватался за десяток лет от дорогого свата. Как бы то ни было, сам момент объяснения выпал из его памяти напрочь, хотя в тот миг он мог бы поклясться, что не испытывает ни волнения, ни страха.
Вот мысль о приземлённом и плотском его тревожила. За последние дни телу Хон Инбана досталось столько боли, что одна мысль о том, чтобы добавить ещё толику, заставляла его каменеть. И он слишком устал, чтоб брать на себя ответственность.
Оставьте меня все в покое. Могу же я устать?
Заключалась ли причина в том, что его восприятие притупилось, или же у Киль Тэми попросту хватило опыта, но обошлось. Хон Инбан лежал на спине и думал о поместье в Мин. О маленькой беседке в тени полудюжины сливовых деревьев, которые только из снисходительности можно назвать садом. О прохладной чистой комнате, в которой он мог бы заниматься каллиграфией, и тренировочном зале, в котором Киль Тэми мог бы давать уроки боевого мастерства, если бы захотел. Инбану было утомлённо, бездумно, хорошо, печально и смешно.
Каллиграфия, сливы... Невелики же мечты для того, кто жаждал решать судьбы государства.
Почти так же смешно, как на исходе четвёртого десятка вдруг понять, что тебе нравится в другом человеке всё. Его тонкая до субтильности кость, его неправильные черты, его блестящие и любопытные, как у галки, глаза... страсть к побрякушкам, тоже совершенно сорочья... его плебейски желтоватая кожа, асимметричное лицо и подрисованные, как у столичной красотки, брови. Его краска для век и румяна для щёк, его руки — вот руки у него и правда хороши, такую форму не подделать, и ничего в них нет крестьянского, — его походка, мягкая, тихая и опасная, и тело под яркими шелками, будто скрученное из железной проволоки. И шевелюра, высвобожденная из пучка, единственное в его внешнем облике, не нуждающееся ни в каком украшательстве вовсе, — лавина волос, подобная извержению чёрных побегов плюща или другого крепкого, блестящего, неуёмного растения.
Киль Тэми.
Дорогой сват.
— Давай уедем завтра, — сказал Хон Инбан.
— Давай, — помолчав, отозвался Киль Тэми. Его пальцы невесомо погладили Хон Инбану висок. — Встретимся завтра у излучины реки. Тут рядом, верхом доберёшься быстро.
Вот и всё.
Хон Инбан закрыл глаза.

Напоследок хозяин поместья снабдил Хон Инбана деньгами и припасами на два дня. Лошадь ему досталась славная, крепкая трёхлетка, выносливая и спокойная. Киль Тэми покинул поместье раньше, перед рассветом. Всё, что могло быть между ними сказано, прозвучало ещё ночью.
Люди Ли Сонге и Чхве Ёна шли за ними по пятам от самой столицы. На какое-то время их удалось сбить со следа, но рано или поздно они должны были настигнуть беглецов. Вместе с ними шёл уличный фигляр, выкормыш Самбона. Мастер меча. Киль Тэми собирался встретиться с ним один на один. Собирался, как теперь понимал Хон Инбан, с самого начала. Да что там, он пошёл бы, даже если бы этой встречи можно было избежать. Это была та его часть, которую Хон Инбан не понимал, просто знал о её существовании и раньше принимал, как есть.
Утро выдалось свежее, прохладное и туманное. Близость реки ощущалась всё явственнее, воздух повлажнел. Лошадь шла шагом, осторожно выбирая, куда поставить копыто. Хон Инбан не пытался понукать её. Как тихо, подумал он.
Такие утра созданы для птичьего пения и плеска волн, ветра, шумящего в кронах, и тихих слов, которыми можно обмениваться на ходу. Если Киль Тэми осуществил своё намерение, всё уже должно было закончиться. Так или иначе. Времени прошло предостаточно...
Птицы в кустах молчали, как убитые.
Хон Инбан понял, что лошадь стоит на месте, и уже довольно давно. За пригорком слышалось тихое движение вод. Одинокое кривое деревце вцепилось корнями в крутой глинистый склон, выделяясь на фоне светлеющего неба, как фигура из театра теней. Осталось только подняться и взглянуть вниз. Лошадь под Хон Инбаном опустила голову и принялась щипать траву.
Я могу и не идти туда. Поехать кружным путём. Ли Сонге и Чхве Ён наверняка позаботились оставить засаду. А дальше — снова плен, мучительный обратный путь, в лучшем случае — публичная казнь. Зачем это? Если буду осторожен, за три дня выберусь к границе.
Тенистая беседка и сливы в цвету, запахи бумаги, свежей туши, выделанной кожи, скошенной травы, черёмуховых листьев, засушенных меж страниц книг. Ладонь на плече, запястье унизано нефритом и золотом, а мозоли цепляются за ткань одежд, оставляя затяжки...
Хон Инбан спешился. Погладил лошадь по сытому гнедому крупу. Поднялся на пригорок пешком, замешкался у самой вершины, глядя на близкое бледное небо над собой и дыша влажным воздухом. Зачем-то затянул потуже завязки плаща у горла.
И шагнул вперёд.

@темы: корейское, фанфики, WTF Kombat 2016, Шесть летящих драконов

---

[серафита]

Название: Отличный план
Канон: «Книга семьи Гу»
Автор:  серафита
Бета: WTF Korean historical dorama 2016
Размер: миди, ~5000 слов
Пейринг/Персонажи: Кон, Чхве Канчи, упоминаются прочие, а также исторические личности эпохи Сэнгоку
Категория: джен, преслэш
Жанр: романс
Рейтинг: PG
Краткое содержание: спустя год после смерти Ёуль Канчи возвращается из Японии
Примечание: о Сэн-но Рикю в доступной форме можно прочесть здесь; все трактования исторических событий остаются на совести автора, историческая хронология также соблюдена не была

Первая любовь заставляет человека повзрослеть, а последняя наполняет его сердце до краёв.
«Книга семьи Гу», эпизод 24

Сперва Канчи просто не поверил своим глазам.
Поэтому он потратил целую минуту, убеждая себя, что человек, живущий в пяти днях пути от порта и не имеющий ни малейшего понятия о прибытии Канчи в Чосон, никак не мог оказаться у причала именно в тот день и час, когда «Кудрявая овечка» капитана Чона бросила якорь и приготовилась избавиться от своего единственного пассажира.
Канчи продолжал размышлять об этом, пока помощник капитана и дюжий кок под азартные вопли высыпавшей на палубу команды раскачивали его, взяв за руки и за ноги с тем, чтобы отправить за борт. В последний момент Канчи успел выхватить взглядом знакомые до боли — в буквальном смысле — ножны с узором в виде цветка сливы: в то, что в Чосоне найдётся ещё одна такая каланча, как Кон, он, хоть и с трудом, ещё мог бы поверить, но второго такого меча не было во всей стране.
Извернувшись в воздухе, Канчи мазнул рукой по борту «Кудрявой овечки», зацепив обшивку когтями, взвился вверх и приземлился уже на причале.
На обе ноги, спружинив, как кошка.
— Спасибо! — улыбаясь во весь рот и кланяясь, проорал он, пока с корабля под разочарованный вой и плевки выкидывали его нехитрые пожитки: тощий заплечный мешок, плащ, плетёную соломенную шляпу и пару простых соломенных же сандалий. Клинок в выложенных перламутром ножнах капитан охотно оставил бы у себя в качестве платы за проезд и пропитание, но ему хватило одной стычки по этому поводу в первый день плавания, чтобы передумать. Бестолковый придурковатый парень без гроша в кармане, охотно согласившийся отработать долг в качестве матроса, сделался страшен, стоило только тронуть меч (хотя капитан всего лишь хотел разглядеть оружие поближе). Клинок явно был краденый — слишком тонкий и лёгкий для нынешнего владельца, не по руке, и слишком богато украшенный для нищего голодранца. Матрос из парня вышел недурной, силы недюжинной, но жрал он тоже за пятерых — а кроме того, обладал необъяснимой способностью раздражать капитана Чона до невозможности. Одно хорошо, что погода всю дорогу стояла ясная, а ветер попутный — будто нарочно подгонял «Кудрявую овечку», торопясь угодить пассажиру и доставить его домой...
Канчи быстро собрал свои вещи и заторопился вдоль складов, выискивая среди портового люда знакомую темноволосую макушку и широкие плечи. Теперь делать это было труднее: Кон, разумеется, возвышался в любой толпе, но сам Канчи, спустившись на берег, лишился этого преимущества. Конечно же, он не чувствовал себя по этому поводу хуже Кона. Ни на минуту. Нисколечко.
Но всё же иногда Канчи не без раздражения думал, что Вольрён, вместо того, чтобы наградить потомка припадками звериной ярости, лучше бы передал ему рост и стать: в этом кумихо Кону не уступал, а то и превосходил.
Ловко лавируя между матросами, грузчиками, торговцами, рыбаками и стайками замурзанных детишек, Канчи устремился к выходу из доков: куда бы Кон не повернул, рано или поздно он должен был покинуть порт, так что Канчи рассчитывал либо перехватить его, обождав у ворот, либо догнать, если тот уже закончил свои здешние дела. На ходу Канчи слегка подпрыгивал (само собой, полностью сохраняя чувство собственного достоинства) и не забывал вертеть головой. Время двигалось к полудню, солнце начинало припекать. Солёный запах моря смешивался с куда менее приятными ароматами: рыбы, дёгтя, пота, дыма, дешёвой похлёбки из водорослей, готовящейся прямо под открытым небом. Канчи купил у торговки с коробом за плечами сладкий медовый пряник, сунул его в зубы, перехватывая свою заплечную сумку поудобнее — среди здешних ребятишек наверняка затесалось несколько карманников — подпрыгнул, обшаривая толпу взглядом... И врезался макушкой в чей-то крепкий подбородок.
Кон стоял за его спиной, держась за челюсть и мыча нечто невнятное: видимо, радовался встрече. Завопив от восторга (и выронив пряник), Канчи подскочил к нему и раскинул руки для объятий прежде, чем потерявший бдительность Кон успел выставить перед собой ножны.
— Кон! Заносчивый урод! Это ты! Поверить не могу!
— Я тоже, — мрачно сказал Кон. — Не могу. А теперь отпусти меня, ненормальный. Я-то думал, твоя рожа просто похмельный бред.
— У тебя похмелье? — живо заинтересовался Канчи. — А как дела у остальных? Как наставник Дам? А старикашка с метлой? У них всё хорошо? Тэсо мне писал, но последнее письмо пришло полгода назад. Про адмирала Ли можешь не рассказывать, про него в Японии только и разговоров...
— У Тэсо всё хорошо, — сказал Кон. — И у школы дела тоже идут неплохо.
— А, — помолчав, сказал Канчи. Его радость угасла.
— Лучше нам поговорить не здесь, — понизив голос, произнёс Кон. — Неподалёку есть приличная харчевня. Идём.
Они успели пройти едва ли десяток шагов, когда чьи-то руки с силой рванули сумку, висевшую у Канчи через плечо. От рывка Канчи не удержался на ногах, широкая лямка лопнула, и высокий лохматый мужик самого разбойного вида, оглушительно рявкнув нечто непотребное ему прямо на ухо, припустил вверх по улице, с пожитками Канчи в руках.
Канчи обалдело помотал головой, вскочил на ноги и с возмущённым воплем помчался следом. Кон, которому длинные ноги давали преимущество, уже опережал его. Канчи украдкой оглянулся на бегу, опустил голову и позволил крови своего отца взять верх над человеческой половиной.
Немного и ненадолго.
В нос ударила обострившаяся смесь запахов, которые всегда присутствуют среди больших скоплений людей. Секунду вонь была невыносимой, потом Канчи перестал обращать на неё внимание. Зрение его обострилось, тени на мостовой стали резче, острее, будто очерчённые по краям тушью, небо распалось на слои света и голубизны, весенняя зелень рассыпалась на сотню оттенков от зеленовато-пепельного до почти чёрного, вал звуков нахлынул в уши и откатился, как прибой. Под людским гвалтом слышалось натужное, мощное гудение моря, безграничных глубин, уходящих в недра земли, и дыхание ветра.
Затем мир собрался в одну картину сызнова.
Канчи успел рывком догнать Кона и теперь они шли с ним вровень, плечо к плечу, как лошади на соревнованиях.
Петляющая узкая улочка вдруг раздалась вширь, и они вылетели прямо на запруженную толпой площадь. Канчи очумело завертел головой, но более рослый Кон без лишних слов рванул куда-то вбок, расталкивая народ ножнами и топчась по ногам. Вор скакал, как заяц, работая локтями. Канчи на ходу перемахнул через опрокинутый лоток с рассыпавшимися по мостовой яблоками, затем через торговца, отправившегося ему под ноги следом за лотком, с улюлюканьем запустил в макушку беглеца яблоком, промахнулся — и вдруг оказался на открытом пространстве.
До сих пор увлечённому погоней Канчи не приходило в голову как следует посмотреть по сторонам. Толпа на площади показалась ему слишком плотной, но сначала он не разглядел причину. Зато увидел теперь.
Нет, здесь не давала представление бродячая труппа, я ярмарка тоже была ни при чём. На чистом пятачке посреди площади собирались кого-то казнить.
Редкая цепочка стражников бдила у дощатого помоста, под которым стояли три массивных котла. Под одним из них уже успели развести огонь, и содержимое лениво курилось паром на прохладном воздухе. Каждый из котлов был достаточно вместителен, чтобы использовать их в бане, вот только осуждённых тут не мыть собрались.
Оказавшись на открытом пространстве, стиснутом со всех сторон плотно стоящими людьми, вор заметался, а затем одним отчаянным прыжком сиганул вперёд, прямо на помост. Опешившие от такой наглости стражники ещё только начали разворачивать копья в сторону нарушителя порядка, когда Кон, взвившись пружиной, оказался там же и сгрёб вора за рубаху.
Дальше всё произошло так быстро, что Канчи даже испугаться не успел.
Прохудившаяся ткань треснула в коновом железном кулаке, заверещавший от испуга вор шлёпнулся на четвереньки, а не удержавшийся на ногах Кон в одну секунду, как-то беззвучно, даже без плеска упал в крайний котёл.
В следующий миг Канчи обнаружил себя у котла, а кашляющего, ошеломлённо моргающего глазами Кона — у своих ног. «Похоже, я просто выдернул его оттуда за волосы», — оцепенело подумал Канчи. Сам этот момент напрочь выпал из его памяти, а в толпе, похоже, вообще никто ничего не понял. Судя по выражению лица Кона, он тоже. Его кожа опасно порозовела, от одежды валил пар и ручьями текла вода, но Канчи действовал попросту слишком быстро для человеческих глаз. Стражники ещё только наставили острия копий к помосту и не успели развернуться обратно. Не долго думая, Канчи подтащил Кона ко второму котлу, под которым огня не было: вода там была просто ледяная, видимо, её доставили из горной реки. Кон засипел и задёргался, когда его окунули внутрь чуть не по пояс, но сейчас Канчи был гораздо сильнее и быстрее него.
Неудачливый воришка, всё ещё стоявший на четвереньках у помоста, вдруг бросил пожитки Канчи и рванул в прочь как был, не потрудившись подняться. По пути он своротил с места третий котёл, чьё содержимое водопадом обрушилось на Канчи, скорчившегося рядом с ним Кона и наконец отмерших охранников.
Канчи подтянул к себе отвоёванные вещи, разжал пальцы на коновом воротнике, обвёл взглядом круг из нацеленных на них копий и улыбнулся так широко и безобидно, как только мог.

В подземелье было почти тепло: чуть дальше по коридору стояли жаровни для стражи, а солому на полу недавно меняли.
Почему-то это не прибавило хорошего настроения Кону (хотя Канчи доводилось ночевать в местах и похуже): первым делом, отплевавшись и придя в себя, неблагодарный засранец попробовал затеять потасовку. Когда-то он гонял Канчи безо всякой жалости, обходясь только человеческими силами и собственными навыками... и за прошедшее время, как пришлось признать Канчи, ничего особо не изменилось. За минувший год он заметно улучшил самоконтроль и научился пользоваться силой кумихо аккуратно, не теряя разума, но на стороне Кона была многолетняя выучка — и не убивать же его Канчи собирался, в конце концов.
Так что в итоге они просто наставили друг другу синяков и поругались, и на миг всё стало так хорошо и правильно, что Канчи забылся. Словно вернулись те времена, когда Ёуль была жива, и они ввязывались в опасные авантюры, чтобы победить Чжо Кванвона и помочь адмиралу Ли.
— Наставник Дам умер, — обыденно сказал Кон. — Два месяца назад. Сердце... Школу теперь возглавляю я, госпожа Чун Сурён готовится отойти от дел. Она выбрала себе в преемницы госпожу Чонджо, ей и достанется знак третьего наставника. Тэсо хотел выкупить её, но она отказалась. — Кон пожал плечами. — Что бы он делал с ней? Тэсо вернул себе постоялый двор «Столетие». Куда ему девать сестру из кисэн? Отдать замуж за сына помощника министра? А так Чонджо сможет быть полезна и школе, и брату... и сможет танцевать.
Канчи молчал, разглядывая прореху на своих штанах. Кое-что из этого он уже знал, но слышать об этом всё равно было тяжело. Он бы разозлился на Тэсо, но любая злость разбивалась о решимость Чонджо. Да и в словах Кона была своя правда: как Тэсо мог бы устроить судьбу сестры? Прежний жених не принял бы её. Она стала бы просто приживалкой в доме брата, а когда Тэсо приведёт в дом жену... а это случится рано или поздно... кто знает, как всё обернётся.
Но про наставника Дама Канчи не знал. Сердце у него сжалось. Дам Пёнъян был немолод, это верно, но Канчи помнил его крепким мужчиной. Смерть дочери ударила по нему слишком сильно, подкосила его, отняла радость. Жена наставника умерла при родах много лет назад, школу он передал любимому ученику, страну поручил адмиралу Ли Сунсину. У него не осталось дел в этой жизни.
— А мастер Кондаль? — Признаться, за него Канчи, уходя, боялся куда больше, чем за господина Дама. Полагал, что больше его не увидит. После смерти Ёуль он впервые увидел, как старик использует свою метлу как опору, а не как оружие. Мастер Кондаль тогда вдруг одряхлел за пару дней. Да и Вольрён сильно потрепал его, а таком возрасте восстановиться непросто...
— Не встаёт, — коротко ответил Кон. — Теперь ему и ложка слишком тяжела, не то что бамбуковая палка...
Он уже успел немного обсохнуть: верхнюю одежду просто снял и отжал воду, а рубаха высохла на теле. Стражник у входа переступил с ноги на ногу, звякнув ножнами. Тихо потрескивали угли в жаровне.
— Вряд ли господин Пак рассчитывал, что его дети станут мастерами школы... таким образом, — наконец сказал Канчи. — Несмотря ни на какие танцы.
— Это был выбор госпожи Чонджо, — резко сказал Кон. — Возврата к прошлому для неё нет, но если бы не ёнхвагван, она не умела бы ничего из того, что умеет сейчас. Я видел её «танец пяти барабанов». Он был прекрасен.
— А кое-чему лучше бы и не училась. Постой-ка, что значит — видел?!
— Мне нужно было поговорить с ней о делах, — процедил Кон. — Мужчина, навещающий ёнхвагван, вызывает куда меньше подозрений, чем кисэн, то и дело наведывающаяся в школу боевых искусств.
Канчи смутился. Не то чтобы он всерьёз решил, будто Кон купил внимание Чонджо... Мысль, что это внимание и впрямь можно купить, обожгла его. Даже если бы это было правдой, какое до этого было дело ему, Канчи? И что он мог поделать? Даже если Кон и Чонджо утешают друг друга, это их право... И Кон ведь красивый. Гад, конечно, напыщенный, и нос задирает так, что того и гляди потолок проломит, но девушкам он нравится. Высоченный, а лёгкий, как пёрышко. Тонкая талия, волосы до плеч — на него оглядывались на улице.
— А что ты делал всё это время? — спросил Кон.
— Я был в Японии.
— Где?!
— Ну да, вернулся сегодня. И сразу же наткнулся на тебя! От тебя одни сплошные несчастья, меня тут же ограбили, а теперь я сижу в тюрьме!
— Болван! — рявкнул Кон. — Ты сидишь в тюрьме, потому сорвал казнь какого-то шарлатана!
— Ты первый вскочил на помост! И свалился в котёл! Бульон из тебя вышел бы неважный, вот я тебя и вытащил. Хоть бы спасибо сказал!
— Это, между прочим, ты стоял, разинув рот, пока тебя грабили! Если бы получше присматривал за мечом госпожи Ёуль, ничего бы не случилось!
Канчи притих. Вещи у них отобрали, ещё когда тащили в тюрьму, награждая по пути тумаками. Канчи смог бы сбежать и прихватить с собой Кона, но тот угадал его намерение и вцепился в его рукав намертво, шипя «Не смей». И правда, лучше уж было переночевать в застенке и заплатить штраф, чем спешно покидать город с погоней на хвосте.
— Что ты там делал? — примирительно спросил Кон. — В Японии?
Канчи встрепенулся.
— Искал знакомых матери. Ты же знаешь, она прожила там двадцать лет... Но на самом деле я просто хотел уехать. Мне было всё равно куда плыть, а корабль, стоявший в порту, как раз отправлялся туда.
Канчи уставился в угол невидящим взглядом. Тогда, год назад, ему и впрямь было всё равно. Вся его прошлая жизнь рассыпалась в прах, и он просто шёл и шёл вперёд, проживал день за днём, ни о чём не думая, не беспокоясь о большем, чем удовлетворение насущных потребностей, и не заглядывая в будущее. Его мысли не выходили за границы решения, где ночевать грядущей ночью. Рассказывали, что господину Паку Канчи принесла река, и даже имя его означало «плывущий по воде». В детстве он много думал об этом. Представлял себе ясный погожий день, собравшихся развлечься на берегу людей и кричащего младенца в плетёной корзине. Канчи казалось, что он снова отдался на милость волн, беспомощный, как дитя.
Но Япония не позволила ему и дальше плыть по течению.
— Я искал людей, знавших вдову Муромачи, а нашёл родичей, — медленно сказал Канчи.
— Родственников твоей матери? — переспросил Кон.
— Нет, — Канчи криво улыбнулся. — С отцовской стороны.
— С отцовской? Но как? — Кон запнулся. — О.
— Да. Кумихо живут не только в Чосоне. Правда, там они называются иначе. И полукровок тоже хватает...
Слова потекли будто сами собой.

Канчи встретил его у горы, которую местные называли Коя, и, вероятно, если бы не попался ему на глаза, не избежал бы допроса, а то и пыток. Японцы с подозрением отнеслись к человеку, едва способному связать на их языке два слова — притом, что Япония воевала с Чосоном, её флот разгромил адмирал Ли Сунсин, а войска Тоётоми Хидэёши намертво увязли на суше полуострова.
Сперва Канчи учуял чужака: тонкий, неуловимый аромат сандала и розового масла, более подобающий в покоях женщины, чем в военном лагере, а под всем этим раздражающим чувствительные ноздри благоуханием — запах сырой земли, прелых листьев, хвои, крови, гона и убийства. Канчи чихнул, пытаясь избавиться от забивающего горло привкуса чужой силы, а странный японец уже стоял прямо перед ним.
Просто, хотя и хорошо одетый, среднего роста и среднего возраста, без оружия, с обычным, ничем не примечательным лицом и длинными волосами, свёрнутыми в узел. Канчи уже разобрался, что такая причёска тут бывает у простолюдинов — здешние военные и дворяне предпочитали выбривать лоб и макушку, да и одевались совсем по-другому.
Канчи не понимал языка, а потому не смог уловить суть переговоров, которые вёл чужак с поймавшим Канчи военным. Но кем бы он ни был, его власти оказалось достаточно, чтобы спустя полчаса Канчи оказался у него в палатке.
Нос не подвёл его. Под личиной человека скрывался другой кумихо, такой же полукровка, как и он сам.
Впервые после ухода Вольрёна Канчи встретил себе подобного. В некотором роде, это знакомство стало для него потрясением. Сам же он своего нового покровителя он, казалось, просто развлекал. Так взрослого умного человека забавляет впервые вылезший из глухого леса деревенщина. Но у Канчи было слишком много вопросов, чтобы позволить себе бессмысленную обиду.
Кумихо представился как Сэн-но Рикю. При самом регенте Хидэёши он состоял мастером чайной церемонии. Что такого в том, чтобы залить несколько листьев водой и затем разлить по чашкам, Канчи искренне не понимал, но его новый знакомый смеялся и называл Канчи юным варваром. Он был стар, этот полукровка — возможно, так же стар, как Вольрён, или немногим моложе. В любом случае оба они с Вольрёном были уже в том возрасте, когда пятьдесят или сто лет разницы в ту или иную сторону мало на что влияют. Все люди, разменяв полвека, считаются пожилыми. Точно тот же принцип, только на свой лад, можно было применить и к оборотням.
Главное же было в том, что Сэн-но Рикю мог поведать Канчи о нём самом, и источник сведений из него и в самом деле был бесценный.
Именно Рикю рассказал Канчи, что Вольрёну он проиграл не из-за смешанной крови, а из-за молодости.
— Чем старше кицунэ, тем он сильнее и лучше умеет пользоваться своей силой, — расставляя посуду и разводя огонь под жаровней, нараспев говорил Рикю. Корейский он знал превосходно, но кумихо в разговорах с Канчи предпочитал называть на японский манер. — Опыт, вот чего тебе недоставало. Браслет монаха сослужил тебе дурную службу. Как кицунэ, ты даже не молод ещё — сущий младенец...
— Сохраняя добродетель, мы предпочитаем селиться в безлюдных местах, горах, долинах или густых лесах, куда нечасто забредают люди, — говорил он, перебирая чуткими пальцами чайные листья. — Утрачивая добродетель, мы лишаемся этой привычки. Наши владения больше не в силах прокормить нас, охотничьи угодья приходится постоянно расширять, уходя всё дальше и дальше от укромного убежища... За счёт людей прокормиться проще.
Канчи понимал, о чём Рикю говорил, имея в виду «добродетель» — ту беспечальную простую жизнь, лишённую греха, которую Вольрён вёл до встречи с его матерью.
— Вкус к икигумо делает кицунэ уязвимыми, — неодобрительно говорил Рикю, рассматривая на просвет тонкую до полупрозрачности фарфоровую чашку. — Прежде всего потому, что мы начинаем привлекать к себе слишком много внимания. Большинство людоедов погибает в первое же десятилетие, остальные вынуждены постоянно путешествовать с места на место.
Канчи казалось, что слова Сэн-но Рикю убаюкивают его, подобно дурманному зелью. Опутывают разум паутиной. Под простым лицом Рикю иногда как будто проступала другая личина, бледнее, тоньше, с другими чертами. Порой Канчи почти удавалось разглядеть её краем глаза.
Среди непонятных, хмурых, бритолобых японцев, всех как один надменных и с двумя мечами на боку, бесконечной вереницей проходивших через скромное жилище Сэн-но Рикю, порой встречалось такое, что Канчи оторопь брала. Нелюдски острые, мускусные запахи, утробное рычание, прячущееся под обычным человеческим голосом, клыки и когти, и узкие тонкие зрачки, похожие на полумесяцы. Яркие гребни, алые гривы и перламутровый блеск чешуи. Канчи поражался, как люди умудрялись не замечать этого.
— Здесь их много, — смеялся Рикю, замечая его недоумение и испуг. — Тануки, драконы, бабочки и журавли, даже один пёс затесался. Верность у Ину в крови, знаешь ли. Но заправляет всем обезьяна...
Канчи тогда не понял его, но расспрашивать побоялся. В правоте Сэн-но Рикю он скоро убедился. В Чосоне Канчи никогда не видел такого обилия нелюди, а здесь из них, казалось, состояла половина знати. Одержимые духами, воплощённые, как Вольрён, запечатанные насильно либо по доброй воле в человеческой плоти, полукровки вроде Сэн-но Рикю — разновидностей было много, но нечеловеческая сущность объединяла их.
— Драконы хуже всех, — раскуривая тонкую трубку-кисэру, рассказывал Рикю. — Склочные, высокомерные, коварные и злопамятные. Здесь их целый змеюшник. Одно хорошо: они тяготеют к одиночеству ещё больше, чем наше племя, и редко объединяются. Не то от них вовсе не было бы спасения. В прошлом поколении, правда, нашлась парочка таких, которые настолько увлеклись друг дружкой, что потратили на противостояние всю свою человеческую жизнь. Четыре раза сцеплялись на каком-то поле, жалком клочке земли, пока выяснили, кто сильнее.
Канчи жил в его доме, учил потихоньку язык и каждый день узнавал что-нибудь новое о мире духов. «Ано-о-о» и «хай», преподанные ему когда-то Ёуль, к сожалению, оказались пределом его способностей к языкам, но спустя полгода Канчи понял, что чужая речь вокруг понемногу перестаёт быть просто набором звуков. Становится понятнее. Что заставляло Сэн-но Рикю возиться с ним, он не знал, а когда попробовал спросить, тот только рассмеялся:
— Мне не так уж часто доводится побеседовать с соплеменником. Дикие кицунэ, видишь ли, как правило не очень умны и руководствуются инстинктами. Они могут выглядеть как люди, но разум их немногим острее, чем у десятилетнего ребёнка. Людоеды — слишком кровожадны и не склонны к светским беседам... Ум кицунэ заменяют притягательность и способность затуманивать чувства. Почему, ты думаешь, твоя мать согласилась жить неизвестно с кем посреди глухого леса, в дикой пещере?.. Ханьё — другое дело. Они куда опаснее чистокровных лис, потому что не уступают им в силе и столь же беспринципны, но при этом обладают человеческой хитростью. Поэтому их не любят. Ни среди людей, ни среди других...
Канчи не понял его.
— Но ведь ты пользуешься доверием и покровительством твоего короля.
— Тайко, — поправил Сэн-но Рикю. — Ну да... пользуюсь. Вопрос в том, надолго ли. Он, знаешь ли, завистлив, наш господин Обезьяна. И догадывается, что я куда старше, чем признаюсь. Когда-то я занимал видную должность при дворе императора, был влиятельным чиновником, да и мой отец-человек был хорошего рода. Тайко этим похвастать не может. Он полагает, что я могу перехитрить его, если захочу, и он прав.
Однажды ночью Сэн-но Рикю поднял Канчи с постели в самый глухой час.
— Уходи. Скоро здесь станет опасно. — Он был бледен, но спокоен.
— Почему?! — Канчи уставился на человека, который не был ему ни другом, ни покровителем, и даже не нравился ему. Но Сэн-но Рикю был чем-то большим: первым его соплеменником, существом одной с ним породы.
— Тайко завистлив, однако не мелочен. Я старше и сильнее, но это он бы мне простил. Хуже другое. Я некогда был хорош в предсказаниях. И до сих пор лучше той толпы шарлатанов, которую содержат при дворе. Я сделал тайко предсказание, которое ему не понравилось. Он намерен сделать всё, чтобы род его утвердился и процветал, а предсказанное не сбылось... и первое, что представляется ему необходимым на этом пути — уничтожить предсказателя. — Губы Сэн-но Рикю изогнулись в медленной страшной улыбке. — Сюда пришлют войска, юный ханьё. Господин Обезьяна больше не склонен меня недооценивать.

— И я уехал, — закончил Канчи, глядя на отблески факела на каменном полу. Кон рядом был так тих, что казался невидимым. — Сел на корабль, который плыл в Чосон, и уже в порту узнал... Но я не верю, что он умер. Ханьё хитры. Может, у него получилось обмануть своего тайко ещё раз.
Прикосновение было так неожиданно, что Канчи вздрогнул. Кон неловко потрепал его по плечу, как поступают мужчины, когда хотят показать поддержку. У Канчи никогда не было друга, который бы обнимал его в знак утешения. Были приятели на рынке и среди слуг и охраны господина Пака, был Тэсо, почти брат. Но с друзьями своего возраста у безродного подкидыша, взятого на воспитание по доброте душевной, не складывалось.
Стражник у решётки загремел ключами.
— Идём, — сказал Канчи на ухо Кон. — За нами пришли.
На улице их ждала пожилая женщина и офицер, пересчитывающий содержимое пухлого кошелька. От благодарностей и поклонов женщины он просто отмахнулся, окинув Кона и Канчи мрачным взглядом напоследок и посулив им порку на площади, если они попадутся ещё раз. Подозванный офицером стражник с видимой неохотой вернул им вещи, и Канчи вздохнул с облегчением, убедившись, что меч Ёуль не пострадал. Клинок Кона, в украшенных цветными кистями ножнах и с клеймом в виде цветка сливы у рукояти, тоже был здесь.
Женщина, которая, очевидно, была знакомой Кона, засеменила впереди, показывая дорогу. Канчи, отупевший от усталости за этот длинный день, не слишком обращал внимание, куда они идут. У небольшого дома они оказались, когда на улице уже начал медленно сереть рассвет. Напротив располагалось какое-то длинное, окружённое садом здание за каменной стеной. В доме их ждала чистая постель в крохотной комнате, вода для умывания и сладкая от мёда каша с лепёшками, и Канчи уснул, едва успев опустошить свою миску. В полусне он чувствовал, как Кон устраивается на матраце рядом, ворочается, пытаясь отнять у Канчи одеяло. Они сонно толкались и шевелились под покрывалами, прячась от утренней прохлады. Точно так же, подумал Канчи в сонном мареве, как близнецы обнимают друг друга в утробе матери, неразрывно связанные ещё до рождения, делящие одно убежище на двоих.
Ему приснилось, что Ёуль ещё жива, и они сидят у озера, наблюдая танец светлячков. Она прижималась к плечу Канчи, и он чувствовал запах её волос. Потом ему пришло в голову, что хаотичные движения ярких искр над водой, стремительные и скользящие, больше похожи на бой, чем на танец, и целая лавина лепестков сливы обрушилась на его голову, а затем Канчи проснулся.
В окно ярко светило солнце, с улицы долетали голоса торговцев и визг ребятни: звуки, привычные в разгар дня в большом городе. В комнате Канчи был один, половина постели рядом с ним была аккуратно свёрнута. Умывшись и приведя себя в порядок, он отправился на поиски кухни.
Женщина, вчера внёсшая за них с Коном залог, накрывала на стол.
— Присаживайтесь, молодой господин, — хозяйка не показалась ему приятной, но Канчи улыбнулся и поблагодарил её.
— А где Кон?
— У могилы матери, где ж ему ещё быть? Он сюда каждый год приезжает. — Женщина неодобрительно поджала губы. — В остальное-то время делает вид, будто вовсе не из этих мест, но когда оказался в тюрьме, живо вспомнил и улицу, и имя. А ведь я много лет служила его матери верой и правдой, стирала для неё, укладывала волосы. Какая она была красавица! Клянусь, в реестре кисэн ни нашлось бы ни одной, которая могла с ней сравниться! И танцевала бесподобно. Даже из столицы приезжали, чтобы посмотреть на её танец с колокольчиками! Она и мальчишку кое-чему научила, да что толку: всё равно сбежал. То ли в школу какую-то, то ли отец его нашёлся... Станет чужак возиться с мальцом, если он ему никто, как же! Небось, совесть проснулась.
Она продолжала говорить что-то ещё, но Канчи на слушал. Сидел, бессмысленно уставившись в миску и сжимая ложку. Он вспомнил, как Кон мрачно смотрел, когда Ёуль заявилась в ёнхвагван. Как запросто переоделся в женское, чтобы укрыться от Кванвона, и как придумал испытание с колокольчиками, из-за которого Канчи едва не вылетел из школы. Как легко двигался в бою, стройный, как бамбуковый стебель, и гибкий, как кот, способный стать почти «на мостик» в бою, используя в качестве опоры согнутую спину противника... и Канчи видел однажды, как Кон, забавы ради, пробежался по отрезу шёлка босиком, веселя Ёуль. Не оставив ни единой складки на ткани.
Сам Канчи никогда не видел, но знал, что такое настоящее «испытание с колокольчиками», когда танцовщица мечется вдоль ряда серебряных и медных колоколов, ударяя по ним серебряными же палочками, и высшим мастерством считается в конце повернуться так, чтобы причёска рассыпалась, обернув исполнительницу плащом длинных волос. Искусства это требовало не меньшего, чем «танец пяти барабанов» Сурён.
Вот, значит, почему Кон вчера оказался в портовом городке. Наставник Дам, конечно, знал. Ёуль, возможно, и нет. Но к Кону она относилась даже не как к брату — при братьях не обнажают плеч и рук без стеснения, у них не плачут на плече из-за другого мужчины. Когда-то Канчи грызла мысль: если бы Ёуль сумела вовремя разглядеть в приятеле детства мужчину, она осталась бы жива. Но Кон, грозный и мрачный тип, превращался в мальчишку, оказываясь рядом с ней, влюблённый до такой степени, что это было очевидно всем... кроме Ёуль.
Теперь Канчи понял: возможно, даже сам наставник Дам иногда забывал, откуда Кон взялся, но сам он помнил об этом всегда. Одно дело доверять ему честь и жизнь, передать школу и мастерство, поручить его рукам страну... и совсем другое для янбана — отдать дочку сыну кисэн. Поэтому Кон всегда следовал за Ёуль тенью, не позволяя себе выйти за рамки роли верного телохранителя и друга детства. Поэтому позволял ей плакать о Канчи на своём плече, а после ругался с ним, устраивал ему испытания... учил его, ходил вместе с ним в патрули против Вольрёна, беспокоился о нём и утешал.
Его единственный друг, который считал, что недостаточно хорош для любимой женщины. Канчи вспомнил, как Кон сцепился с дюжиной убийц, когда похитили Ёуль, и уложил семерых из них прежде, чем предатель ударил его в спину. Если бы не Канчи, в ту ночь Кон лишился бы жизни.
— Пожалуй, я пойду, — обрывая хозяйку на полуслове, сказал Канчи. У него пропал аппетит.
Здание напротив дома оказалось ёнхвагваном, по дневному времени кажущимся тихим и пустым.
Канчи хотелось увидеть Кона и поговорить с ним. Возможно, рассказать ему, как он тосковал весь этот год, как сильно и постоянно ему не хватает Ёуль, что теперь, оказавшись снова в Чосоне, он, Канчи, совсем не знает, куда ему возвращаться. Подраться с ним или напиться, и спустить штаны перед военной управой, показывая стражникам голый зад.
Кон шагал ему на встречу, ловко лавируя в толпе. Он заметил Канчи издалека и приветственно махнул рукой. Из-за его спины вынырнул растрёпанный человек в обносках, с силой хлопнул его по плечу и тут же снова канул в толпу. Канчи запоздало опознал в нём вчерашнего вора, которого они загнали на площади — уже на бегу. Кон споткнулся, сбился с шага, с недоумением глядя на расплывающееся на боку тёмное пятно. Канчи подхватил его под руку, не давая упасть. Люди вокруг даже не поняли, что произошло, и толпа деловито обтекала их с двух сторон. Какая-то женщина с привязанным за спиной младенцем и коробом в руках бросила раздражённое замечание, вынужденная обходить их по дуге.
Кумихо может спасти человека с помощью своей крови только один раз.
— Эй, — сипло позвал Кон. «Он не любит морковь, — не к месту вспомнил Канчи. — И до десяти лет был мельче и медленнее, чем Ёуль...»
Он трясущимися руками задрал на Коне одежду... и они оба уставились на гладкую, неповреждённую кожу на его боку. Канчи подумал бы, что сошёл с ума, если бы подсыхающая корка чужой крови уже не начала стягивать ему ладонь. Вокруг возмущённо завопили, мужчина в широкополой шляпе плюнул на ходу, какая-то старуха громко обозвала их развратниками, молодой весёлый парень, с виду студент, громко засвистел и посоветовал укромную подворотню за ближайшей лавчонкой. Кон ухватил остолбеневшего Канчи за руку и поволок куда-то в сторону, ругаясь на ходу.
— Как это? — растерянно выговорил Канчи, когда они удалились от толпы.
— Я думал, ты мне скажешь, — так же растерянно отозвался Кон. — Тот мужик ткнул меня ножом.
— Да, я видел, — выдавил Канчи. — А раньше?..
— Нет, — отрезал Кон. — Ничего подобного до этого дня. Слушай, может это быть результатом исцеления с помощью твоей крови?
Канчи только покачал головой.
— Если бы таким образом можно было спасти Ёуль, я бы отдал всю свою кровь, до капли. Этот фокус из тех, которые можно провернуть только один раз.
Кон недоверчиво провёл рукой по тому месту, где была рана.
— Но ведь так не бывает, — пробормотал он. — Ты, случайно, не находил эту вашу книгу? Книгу семьи Гу?
— Нет, — сердито сказал Канчи. — И даже если бы нашёл, с её помощью нелюдь может превратиться в человека, а не человек в нелюдя.
Они уставились друг на друга.
— Если можно сделать смертного из оборотня, — медленно начал Кон.
— ...то должно быть возможно и наоборот.
Они помолчали.
— Что такого произошло в последнее время? Может быть, что-то странное или необычное? — Канчи понял, что сказал это вслух, только когда Кон ответил:
— Ничего, не считая твоего прибытия и вчерашнего купания в котлах на площади.
— Ты сказал, что там должны были казнить какого-то шарлатана, — тихо напомнил Канчи.
— Ну да, — Кона начало слегка потряхивать, то ли от напряжения, то ли от истерического смеха. — Это было молоко.
— Что?..
— В третьем котле. Там было молоко. То, что надо от ожогов, если случайно обварился кипятком.
— Ты по-другому пахнешь, — приближаясь к нему и втягивая воздух, невпопад сказал Канчи.
Кон попятился.
— Отойди от меня, ненормальный! Тут только учительницы вышивания госпожи Ёуль не хватает!
— Нужно будет как-нибудь позвать её выпить, — воодушевлённо сказал Канчи. — Она ведь так и осталась жить при школе? Вот и отлично. Сейчас мы пойдём и отыщем того мерзавца, который пытался тебя зарезать, а потом, пожалуй, кого-нибудь из стражи или судебного ведомства, пускай расскажут об этом шарлатане с котлами. И кстати, я не вижу ничего дурного в том, что твоя мать танцевала в ёнхвагване. — От облегчения и отступившего страха у Канчи закружилась голова, а язык развязался. — Но сначала мы сходим к военной управе и покажем им голые задницы!
— Знаешь, — помолчав, сказал Кон, — я не всегда понимаю ход твоих мыслей. Но в этот раз твой план мне нравится.

@темы: корейское, фанфики, WTF Kombat 2016, Книга семьи Гу

---

[серафита]

Название: Стыда не знай
Канон: «Скандал в Сонгюнгване»
Автор:  серафита
Бета: WTF Korean historical dorama 2016
Размер: мини, 1386 слов
Пейринг/Персонажи: Ли Сончжун/Ким Юнхи, Гу Ёнха (Ёрим)/Мун Чжесин (Гёльо)
Категория: гет, слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R – NC-17
Предупреждения: вуайеризм, некоторым образом элементы публичного секса
Примечание: Джалгембыникогда!!!
Саён — уважительное обращение к старшему однокашнику, аналог японского «сэмпай».
Краткое содержание: четвёрка Джалгем делила между собой столь многое, что почему бы им не разделить и это?

Они не первый раз пьют вместе, и уж конечно ночуют в одной комнате тоже далеко не впервые.
Сперва это было весело — Гёльо, с его чудовищной репутацией и самой благородной душой из всех, которые встречались Юнхи; бедняга Ли Сончжун, лучший из людей, затянутый в конфуцианские принципы, как в тесную одежду; беспечный красавец Ёрим, похожий на ядовитый цветок, такой же яркий и опасный.
Понемногу Юнхи узнавала каждого из них. Например, Гёльо испытывает непреодолимое смущение в присутствии девушек, которые ему действительно нравятся. Юнхи держит язык за зубами, но в глубине души она уверена, что саён даже в весёлые дома не заглядывал никогда — а если и заглядывал, то заканчивалось это приступом неудержимой икоты и насмерть перепуганными кисэн. Сдержанный сухарь Ли Сончжун на деле склонен к авантюрам и любит риск, более того, опасность влечёт его, как объятия желанной женщины (вообще-то представить его в ёнхвагване ещё сложнее, чем Гёльо). А под блестящей внешностью Ёрима прячется тигриная отвага... и панический страх перед призраками.
Ещё Юнхи прекрасно осознаёт — и это знание холодит затылок, прокатывается по жилам лёгким возбуждением — что для какой-нибудь другой девушки находиться с ними рядом было бы... небезопасно. В том самом смысле, который вкладывают в эти слова бдительные матери.
Ощущение, как на качелях, если раскачать их как следует, и небо летит навстречу, но внизу всегда найдётся кому подхватить: безопасный страх. Юнхи знает: если что, её будут ловить в три пары рук.
Сегодня их последний день и последняя ночь, завтра Юнхи переедет из общежития: будущей невестке министра Ли невместно жить в одной комнате с мужчинами, даже если один из этих мужчин — её будущий муж. Но пока что эта ночь ещё не закончилась.
Ёрим разливает вино по чашкам молча, и это тоже непривычно: обычно именно он маскирует любую неловкость беспечной болтовнёй обо всём на свете и пошлыми шутками, вгоняющими Ли Сончжуна в краску, а Гёльо в ярость. Но сегодня даже Гу Ёнха серьёзен и задумчив, Гёльо же и вовсе не поднимает глаз от вина. У Сончжуна взгляд только что разбуженного и ещё до конца не проснувшегося человека — кажется, не одна Юнхи до сих пор не может поверить, что всё закончилось, и закончилось хорошо. Пару дней назад Сончжун всерьёз готовился к отречению от семьи... страшная мысль. Сама Юнхи вовсе не уверена, что у неё достало бы сил сделать то же самое для него, поменяйся они местами. Это заставляет сомневаться в собственном великодушии, но любые сомнения насчёт грядущего брака снимает напрочь. Никто никогда не полюбит её так, как Сончжун. Гёльо охотно отдаст за Юнхи жизнь, но от мести ради неё не откажется. Ёрим легко пожертвует репутацией — но прежде всего из нежелания поддаваться шантажу и не эстетичному давлению со стороны зарвавшегося Ха Инсу, чем ради чьего-то спасения.
Нет, Юнхи не имеет сомнений относительно своего выбора.
Но сегодня особенная ночь, время их победы и триумфа, и что бы ни было потом, подобная ей уже не повторится.
Юнхи никогда не целовалась с Сонджуном вот так, без ощущения шаткого моста под ногами и опасности за спиной... без шляпы, из-за которой поцеловаться нормально и вовсе невозможно. У его рта вкус вина, волосы выбились из пучка, и Юнхи теребит в пальцах длинную чёрную прядь.
Стесняться Ёрима и Гёльо ей и в голову не приходит. Саёну она перевязывала раны и видела его едва ли не в чём мать родила, а Ёрим... она вообще, честно говоря, не очень представляет, как можно стыдиться кого-то до такой степени бесстыжего. Ёрим не видит ни в чём из происходящего ничего смущающего или хотя бы интересного — так что Юнхи и не смущается.
Четвёрка Джалгем разделила между собой столь многое, что почему бы теперь не поделиться и этим?
Когда ладонь Сончжуна нерешительно замирает на её плече, не решаясь двинуться ниже, к ключицам и груди, Юнхи с внезапным весельем думает, что, пожалуй, в некотором роде опытнее него: она-то хотя бы занималась переписыванием неприличных книжек с картинками, а Ли Сончжун такую и в руках не держал, не то что не открывал. Какое-то представление он имеет... в тех рамках, которые определены Конфуцием, как надлежащие для людей добродетельных. Волосы Юнхи давно укрывают плечи чёрной шёлковой вуалью, к щекам прилила кровь, и Сончжун смотрит на неё глазами человека, узревшего перед собой нечто чудесное. Как будто в ней, Юнхи, заключён целый мир, и мир этот прекрасен, цветущ и безопасен. Она ловит этот взгляд, глотает предательский комок и кладёт его руку себе на грудь. Сончжун должен выглядеть смущённым или неловким, но вместо этого он с нежностью ей улыбается. Вид у него всё ещё околдованный. Он не может не чувствовать тёплую плоть под тугими перевязками, ставшими для Юнхи за последний год привычной частью маскировки. Другая его рука ложится ей на талию, привлекает девушку ближе, и она покорно укладывает голову ему на плечо, пока Сончжун распускает завязки на её одежде. Она прижимается виском с твёрдому от мышц плечу и приоткрывает глаза, чтобы посмотреть сквозь ресницы на Ёрима и Гёльо.
Ответный взгляд Ёрима такой же прямой и заинтересованный, и Юнхи невольно вздрагивает от прошившего её иглой от макушки до живота возбуждения. Гёльо, похоже, забыл о чашке с вином у себя в руках, жидкость вот-вот плеснёт через край, однако взгляда Юнхи он избегает. Ёрим вдруг придвигается к нему ближе, берёт за запястье и пьёт из его чашки, задержав губы на тонком фарфоровом крае. Гёльо вздрагивает едва уловимо, но не отодвигается. Юнхи следит, как катится кадык на ёримовой шее, пока он глотает, и Гёльо смотрит тоже. Она впервые замечает, что на женственно-узком, холёном белом запястье Ёрима рельефом проступают жилы, и пальцы, розовые, с жемчужными лунками ногтей, всё же слишком длинные и сильные для женщины.
Потом Ли Сончжун раздвигает складки её одежд, и Юнхи перестаёт отвлекаться. Он нежен с ней, и чуть неловок. Но, в общем, не больше, чем любой влюблённый мужчина, впервые оказавшийся наедине с желанной женщиной.
С той лишь разницей, что они не наедине. А недостаток опыта Ли Сончжуну заменяет апломб, не изменяющий ему никогда — тот самый, что позволял ему «держать лицо» даже перед собственным отцом или десятком убийц с обнажёнными мечами. За это Юнхи тоже его любит: он по-настоящему уверен в себе, и поэтому не подвержен ни зависти, ни стыду.
Ли Сончжун помогает себе рукой, потом Юнхи обхватывает его ногами, скрещивая щиколотки на его спине (от полудюжины переписанных ею неприличных трактатов, оказывается, тоже есть толк). И всё равно — она слишком сухая, и боль не та, что предписана природой при первом соитии, а такая, какой и следует ожидать, пытаясь вдвинуть кавалерийский клинок в ножны для кинжала. Они замирают, цепляясь друг за друга, в подобии шаткого равновесия, кажется, даже перестают дышать — и выдыхают разом:
— Есть! — на два голоса.
Юнхи торжествует, а самодовольный и одновременно испуганный вид Сончжуна компенсирует любые неудобства. Всё остальное по сравнению с этим, основополагающим усилием кажется пустяками. Хотя ощущать внутри себя часть другого человека, и знать, что так оно и предназначено природой — странно. Никакого другого слова Юнхи не может подобрать.
Она наконец расслабляется настолько, чтобы снова начать смотреть по сторонам — между ног жжёт, но уже не так нестерпимо, хотя и какого-то особого удовольствия она не испытывает — и поворачивает голову.
Волосы у Ёрима распущены, как у какого-нибудь простолюдина, и лежат на плечах чёрными шёлковыми лентами: они были так прочно и давно убраны в узел, что теперь никак не могут рассыпаться свободно. Губы пылают, как роза, глаза полны лихорадочного блеска, и Юнхи замечает, что одежда спереди у него тоже распахнута, открывая горло и ключицы. Вот такой — бледный, с горящими глазами — Ёрим сам сейчас похож на кишина, мстительного духа, которых так боится. Нечто едва ли не потустороннее чудится Юнхи в его красоте, пугающее и опасное.
Гёльо сидит, опираясь на руки и откинувшись назад, он гол до пояса и дышит тяжело, полузакрыв глаза, и то и дело проводит языком по сохнущим губам. Юнхи видит гладкую смуглую кожу его груди и живота в отметинах старых и новых шрамов, и думает, что саён выпил меньше них всех. Согнутые в коленях ноги Гёльо широко раздвинуты. Колено Ёрима вклинилось между ними, одна его рука движется, и хотя происходящее скрыто от Юнхи изгибом чужого бедра, воображение легко дорисовывает остальное.
Ли Сончжун со стоном роняет голову, целует её в плечо, и Юнхи ласково гладит его по влажным волосам. Её накрывает небывалым умиротворением, заворачивает в безграничный покой, как в тёплое одеяло. Так, должно быть, чувствуют себя совсем маленькие дети, лёжа у материнской груди.
Задрёмывая, она думает о том, что в их с Ли Сончжуном доме для гостей будет отдельное крыло, подальше от детских, и комнаты саёна и Ёрима следует расположить рядом.
Больше всего она опасается, что наутро им всем будет стыдно смотреть друг другу в глаза.

Утром им не стыдно.

@темы: корейское, фанфики, Скандал в Сонгюнгване, WTF Kombat 2016

---

[серафита]

Название: Лягушачьи песни
Канон: «Королева Сондок»
Автор:  серафита
Бета: WTF Korean historical dorama 2016
Размер: мини, 1791 слово
Пейринг/Персонажи: Альчхон/Токман, Дэбун, прочие
Категория: гет, псевдослэш
Жанр: юмор, PWP
Рейтинг: R
Предупреждения: элементы вуайеризма
Краткое содержание: Дэбун случайно забредает не туда
Примечание: АУ к канону в отношении осведомлённости Альчхона о настоящем поле Токман; таймлайн — 11-15 серии, после войны.
Нандо — рядовой/ые отряда под командованием хварана, сонголь — «святая кость», высшее сословие Силлы, к которому принадлежит только и исключительно королевская семья

Дэбуна принесла сюда нелёгкая.
Какая именно — отдельный вопрос, хотя сам он склонен был кивать на лишний мех вина, стащенный пройдошистым Чукбаном как бы не прямиком с начальственного стола, накрытого специально для хваранов под навесом, чуть в стороне от толпы веселящихся нандо. Правда, те из командиров, кто попроще — Юсин-ран, Токчхун-ран, Пагый-ран — давно уже спустились вниз, где и смех был громче, и выпивка ядрёней. Имджон-ран, который напивался быстро, а трезвел тяжело, и худородный Сокпум-ран, из-за этой своей худородности дерущий нос похлеще иных сонголь, остались за столом в одиночестве. Между собой они не ладили и потому сидели, глядя в разные стороны и едва ли не спиной друг к дружке. Альчхон-ран пропал ещё на середине пирушки: он был крепок на хмель и обычно в конце обходил сослуживцев и подчинённых, собирая и стаскивая под навесы бесчувственные тела.
А Чукбан, скотина такая, приволок мех. И уговорил остальных попробовать.
— Это же напиток великих предков! Самих Небес! Что там, бери выше — Будды и Конфуция! Да сама милостивая Каннон не отказалась бы от чашечки! Эх вы, темнота, ничего-то вы не понимаете. А вот Чукбан сиживал за столами благородных господ, и все они ценили его за ум и несравненные таланты, да! И угощали, вот прямо своими руками наливали! Так вот что я вам скажу: это их пойло в подмётки не годится здешнему вину. Или вы думаете, что такие люди, как наш Юсин-ран и наш Альчхон-ран, стали бы пить какую-нибудь дешёвую мочу?
Годо рядом согласно мычал на каждое его слово.
Дэбун хотел было спросить, с каких это пор командир «Крылатых магов» тоже стал «их», но подумал и махнул рукой. После того, как Альчхон-ран вывел их отряд из окружения, его высокомерие перестало пугать или отвращать. Да ведь и командовал он «Цветком дракона» по приказу Сольвон-гуна, пускай и недолго. Какое уж тут высокомерие, когда помнишь подтянутого аккуратного красавца Альчхон-рана с дыркой в пузе и жменей грязи на роже.
В общем, винишко Дэбун попробовал. А потом ещё отбил у Чукбана мех и допил остатки. Но то ли жадность подвела, то ли командирский напиток был не про солдатскую требуху — позыв поискать какие-нибудь подходящие кустики, не доходя до уборной, настиг Дэбуна внезапно, быстро и неотвратимо, как кара Небес или командирский подзатыльник.
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что сослуживцы напились уже до зелёных поросят, Дэбун рванул напрямик через кустарник, ища заросли погуще. Разумеется, территория вокруг казарм, в обычное время знакомая каждому нандо как своя ладонь, ночью и с пьяных глаз превратилась в сущий лабиринт. Дэбун пару раз запутался в высокой траве, пребольно исцарапался о ветки и вдобавок умудрился так затянуть узел на поясе, что едва не напрудил в штаны. И только после этого вывалился, наконец, на открытое пространство.
Осмотревшись, он вздохнул с облегчением. Рядышком побулькивало начавшее уже зарастать ряской озерцо, расположенное аккурат посерёдке между всеми казармами столичного гарнизона. Лягухи в нём орали упоённо, почти как пьяные нандо, и время от времени даже перекрывали нестройный хор вдали. Дэбун различил могучий рёв Сантака, живописующего страдания несчастного кальмара, обречённого на котёл, и перестал прислушиваться. Ориентир из озера был хоть куда, и доблестный подчинённый Юсина, определившись, побрёл в сторону родных казарм.
Длинное приземистое здание было пустым, тёмным и казалось нежилым: едва перевалило за полночь, и пьянка была в самом разгаре. Дэбун ввалился внутрь, нажав плечом на дверь — та поддалась неожиданно легко. Зашарил на ощупь, ища лампу и огниво, всегда лежавшие на одном месте, споткнулся и с размаху сел на чью-то лежанку. На миг Дэбуна посетило чувство из суматошных предутренних снов, когда кажется, что в знакомом до мелочей месте все вещи передвинуты и переставлены.
За тонкой стенкой стукнула створка о створку и послышались голоса. Нандо затаился, как силланская мышь на пэкчесской границе.
«Токман? — смутно удивился он, затем голоса стали громче, под дверью замелькал свет, а по деревянному полу зашлёпали босые ноги. — Да нет, что бы Токману тут делать...»
Дэбун, наконец, понял свою ошибку: в темноте и под хмельком он забрёл не туда, выйдя вместо казарм «Цветка дракона» к территории кого-то из соседей. То-то ему комната показалась чужой...
Дэбун совсем уж было собрался выйти, извиниться честь по чести перед хозяевами да и убраться восвояси, но тут на дверь навалились снаружи, из коридора — скрипнуло прочное дерево, — а голос сказал уже совсем рядом:
— ...лучше бы пораньше, до переклички. Если Юсин хватится, тебе не поздоровится. Парой мешков на ногах не отделаешься.
— Даже Юсин-ран не настолько зануда, чтобы следить, в чьих постелях его нандо празднуют свою победу, — ответил другой голос, куда более звонкий и знакомый разом взмокшему Дэбуну не меньше, чем первый. — Давай ты на спину — я хочу наверх. Юсин-ран говорил, что мои навыки наездника улучшились.
«Так, значит, вот почему Альчхон-ран ушёл так рано, — подумал невольный соглядатай. — И Токман, значит, с ним. Ой».
Нет, слухи, конечно, ходили про хваранов самые разные. И про хваранов и нандо. И вообще... Да что там, даже про Юсин-рана и Альчхон-рана болтали всякое, но за это на коллективном собрании отряда морды решено было не бить: Альчхон-ран был со всех сторон кандидатурой приемлемой и не стыдной, такому и родного командира вручить не жаль.
Но чтобы Токман!..
Дэбун вспомнил девичьи-гладкое, чернобровое лицо сослуживца, яркую белозубую улыбку и худую подвижную фигуру. Потом осиную талию, красивые глаза и пышные губы Альчхон-рана — как ни старайся, как ни сжимай строго, всё равно бантик бантиком, куда там девице...
«Ой-ой-ой»!
За стенкой ясно слышалось быстрое, частое дыхание и тихие влажные звуки, которые Дэбун твёрдо решил не опознавать.
*
Альчхон-ран появился перед ней так внезапно, что Токман даже испугаться не успела.
Рано или поздно это должно было случиться, и впору было удивляться, что ей удавалось дурачить всех так долго. А здесь, на войне, среди ежедневного кровавого варева, её осторожность притупилась.
«Вот и сходила в кустики», — подумала она, негнущимися пальцами подтягивая штаны. Будь у Токман чуть больше сил, она бы, может, смутилась, но после изматывающего дневного перехода, который следовало бы назвать переползом — им всем пришлось обходить вражеские позиции ползком, замаскировавшись с помощью нашитых на одежду веток и раскраски, — ей было почти всё равно.
Она, конечно, испугалась, но так, больше для порядка. «Вот сейчас точно рубанёт. Одно дело если на тебя орёт при всём отряде чужой негодный нандо, и совсем другое, когда то же самое делает переодетая девица, которая при этом ещё и чужой негодный нандо...»
Альчхон постоял, глядя на неё, повернулся и медленно пошёл прочь, опираясь на палку и оберегая раненный бок.
К соседним кустам.
*
Токман расхаживала по комнате, собирая разбросанные вещи. Альчхон следил за ней, сидя на постели и быстрыми, экономными движениями скручивая жёсткую чёрную копну в узел на макушке — настолько привычное, естественное действие, что ему давно не требовалось для этого зеркало.
Токман знала, что он на неё смотрит: голую, смуглую, в одной только тугой повязке, стягивающей грудь, с ещё влажными после него завитками волос внизу.
— Хорошо, что можно шуметь, — хихикая, сказала она Альчхону. — Сейчас тут даже целую армию с боевыми рогами и барабаном не услышат. И лягушки в пруду орут, как укушенные.
Он польщённо улыбнулся в ответ: «лягушачьими песнями» хвараны называли между собой те случаи, когда кто-нибудь из них в свободные дни приводил к себе девушек из обслуги.
Иногда Токман чувствовала смутное удивление, почему Альчхон-ран выбрал её, тощую и угловатую, по-мужски размашистую, с худыми плечами и сильными, как у парня, руками — недаром же ей удавалось обманывать окружающих столько лет подряд.
И никогда не задавал вопросов.
*
— Я надеялся, что вы хотя бы угостите меня выпивкой.
— Полагаю, что за спасение жизни я должен буду отплатить чем-нибудь действительно важным, — засмеялся Альчхон-ран.
Тогда Токман впервые увидела его улыбку. Мысль, что она действительно может напроситься на попойку с командиром «Крылатых магов», заставляла раздуваться от дурацкой мелочной гордости. Так могла бы чувствовать себя девушка, которой удалось привлечь внимание красавца-мужчины на зависть всем подружкам.
Глупости, конечно: это всего лишь самодовольство рядового, которого отличил командир.
*
У Альчхона оказалось до смешного мало опыта для человека с его внешностью, положением и возрастом. Впрочем, это позволяло чувствовать себя на равных. Токман даже больно в первый раз по-настоящему не было: её нёс вперёд злой кураж, отчаянный порыв вроде тех, что на войне заставляли бросаться в самоубийственную атаку. Она цеплялась за его плечи, впиваясь до синяков, и почти требовала:
— Давайте же, давайте! — как когда-то, сходя с ума от страха, требовала наступления от медлящих врагов.
Альчхон-ран только с виду был самым строгим и сдержанным из элитных хваранов Сораболя, а наедине с ней стал пугающим. Ему бы не составило труда скрутить Токман в один миг. И хрупким он тоже выглядел разве что в одежде... И он ей понравился.
Вот что было важно: Альчхон-ран ей нравился и знал о ней правду, и Токман не боялась, когда он взял её за руку и повёл в свою комнату в казармах «Крылатых магов».
Токман застонала сквозь зубы, когда изнутри её женские ножны растянуло почти нестерпимо, и стало легче — словно прорыв через врата вражеской крепости, когда стоит пройти хоть десятку воинов, и следом через распахнутые настежь створки нагрянет весь отряд. Она откинулась назад, прислушиваясь к себе, стиснула вокруг Альчхона лоно и почувствовала, как он задрожал.
После у них было достаточно времени, чтобы учиться новому неспешно и с удовольствием... насколько позволяли выкроенные друг для друга скудные часы в полутёмных казармах, но в первый раз Токман искусала Альчхону плечи, а он наставил ей синяков на бёдрах. Юсин-рану пришлось соврать, что она упала с лошади во время тренировки и поэтому хромает.
На другой раз Альчхон целовал не успевшие сойти отметины на её коже, а после прильнул губами между ног, и Токман забыла, как её зовут. Потом она села сверху и поскакала, понукая своего любовника возгласами и мольбами.
Токман жила одним днём и твёрдо решила не думать, что будет, когда правда выйдет наружу.
*
«Это вроде задания в тылу врага, — сказал себе Дэбун. — Всё равно, что ещё разок сходить в разведку. Ничего страшного». Стараясь не дышать, он на цыпочках подобрался к двери и прильнул к стене. Звуки доносились как будто чуть со стороны, значит, цель номер один и цель номер два чуть сместились, и можно было надеяться выбраться из передряги без потерь для разведчика. Дэбун беззвучно приоткрыл дверь на ладонь, потом ещё шире, втянул живот, и как мышь, проскочил боком через получившуюся щель. В углу чуть дальше по коридору стонало, ахало и коротко вскрикивало на выдохе. По-прежнему распластавшись по стене и не поворачивая головы, Дэбун сосредоточился на медленно приближающемся выходе.
И напоследок всё-таки не выдержал — бросил быстрый взгляд через плечо.
Худые сильные плечи и бёдра Альчхон-рана ходили ходуном, как у доброго пахаря, трудящегося над нивой, золотистая кожа блестела, будто маслом намазанная. Тощие длинные ноги притиснутого к стене Токмана обхватывали его талию. Они никого вокруг не видели и не слышали, хоть в рог над ухом труби. Дэбун зажмурился и вылетел за дверь, как ошпаренный.

«Я просто сильно напился, — твёрдо сказал себе он, оказавшись в безопасности родной казармы. — Ничего я не видел. И вообще. Кто кого там объезжает у «Крылатых магов», не моё дело. Вот Токман, гад скользкий! Это ж надо — самого Альчхон-рана!.. Хотя если рассудить, то он же нандо «Цветка дракона», а отряда лучше нет. Так что неудивительно, что Альчхон-ран, значит, не брезгует... того-этого... на спину».
Лягушки в пруду снаружи орали так, будто вообразили себя соловьями.

Историческая справка

Историческая справка

На пруду Онмунджи — Нефритовых врат, что у монастыря Ёнмёса, зимой развелось множество лягушек, которые квакали несколько дней кряду. Люди испугались, попросили государыню изъяснить, что это значит. Государыня тотчас приказала военачальникам Альчхону и Пхильтхану взять две тысячи отборных воинов, отправиться к Западному предместью столицы и сделать разведку в ущелье Нефритовых врат, потому что там наверняка затаился вражеский отряд.
— Немедля окружите их и перебейте до единого!
Военачальники взяли под свое начало каждый по тысяче воинов и отправились на разведку в западном предместье. И верно: под горою Пусан было ущелье Нефритовых врат, а в нем затаилось пять сотен воинов Пэкче. Они напали на них и всех перебили. Усо, их начальник, спрятался было на скалистой горе Намсан. Его застрелили из лука.
Пэкче послал туда еще тысячу и две сотни воинов, но и они были перебиты все до единого.
А когда у государыни в свое время спросили, как узнала она о лягушках, ответ был таким:
— Лягушки свирепым видом напоминают лики воинов. Нефритовые врата — это женское тайное место, женщина принадлежит к началу Инь, цвет ее — белый, а белый цвет связан с Западом: так я узнала, что на западе таятся воины. Мужское, войдя в женское, теряет свою силу — так я поняла, как легче справиться с врагами.

Самгук саги

Примечание автора: ирония заключается в том, что Нефритовые врата — в классической китайской литературе действительно эвфмизм для женского лона, так что вопрос, куда именно и с какой целью королева Сондок отправила своего бравого генерала, остаётся дискутабельным, а сама притча приобретает несколько фривольный оттенок.

@темы: корейское, фанфики, Королева Сондок, WTF Kombat 2016

---

[серафита]

Название: Стратагемы
Канон: «Императрица Ки»
Автор:  серафита
Бета: WTF Korean historical dorama 2016
Размер: драббл, 917 слов
Пейринг/Персонажи: Талтал/Ки Нян Ин
Категория: гет
Жанр: драма, романс
Рейтинг: R
Предупреждения: АУ от 23-й серии и дальше
Краткое содержание: Нян Ин не попадает во дворец

— Отправьте во дворец меня, генерал. Вы не пожалеете, — говорит Нян Ин, и Талтал выходит из комнаты, ударив дверью о косяк.
Генеральский племянник, тихий, спокойный, незаметный человек — насколько незаметным может быть кто-то с волосами, будто выкрашенными хной.
Вешние воды под тонким слоем неверного льда.

Она уверена, что смогла бы переубедить Байана — она это знает, — но следующее утро Нян Ин встречает в лихорадочном мареве, свернувшись клубком под одеялом, и падает, когда пытается подняться к завтраку.
Когда она приходит в себя, над постелью стоит Талтал.
— Что со мной? — хрипит Нян Ин. Голос не слушается, губы потрескались от жара.
Талтал смотрит задумчиво. Безупречное гладкое лицо, глаза узкие и тёмные, как гранатовые зёрна.
— У вас истощение и лихорадка после родов, госпожа. Лекарь сказал, что вы нуждаетесь в отдыхе. Ни о чём не тревожьтесь, дядю я уже известил.
Байан ещё мог бы решиться на авантюру с заменой претендентки из Ляодуна, памятуя о чувствах, которые питал к ней Тогон, но рисковать, подсовывая во дворец «порченую» женщину, уже побывавшую в чей-то постели, он не станет.
Нян Ин закрывает глаза, переживая поражение.
И ещё — она не хочет сейчас смотреть на Талтала.

— Для осуществления мести не обязательно пятнать руки кровью, — говорит Талтал, не поднимая глаз от свитка. С тех пор, как Нян Ин поправилась, они время от времени сталкиваются — в саду, в коридорах, в библиотеке. В основном — в библиотеке. У генерала Байана, заглядывающего сюда едва ли чаще раза в год, неожиданно недурное собрание трактатов.
Нян Ин живёт в этом доме уже два месяца, хотя собственный статус ей неясен. Не то приживалка, не то гостья, не служанка — и ладно. Спасительница? Так ведь Байан давно отдал ей этот долг...
Нян Ин скашивает глаза. Это первые слова, которые Талтал произносит за два часа, которые они провели в тиши библиотеки — и первые, обращённые к ней за два месяца, не считая формальных приветствий.
— Убить чужим ножом, — медленно, задумчиво говорит она.
— Третья стратагема, — говорит Талтал. Голос ровный, как шёлк, и Нян Ин впервые видит его улыбку.

Ножик, если поискать, найдётся. Любимая племянница генерала Байана, Байан-Хутуг, по итогам недавнего отбора вошла во дворец. Говорят, вдовствующая императрица Будашири от неё без ума, а Тогон всегда был подвержен влиянию своей царственной тётки. Императрицу же Танашири и она, и сам император при этом ненавидят одинаково сильно...
Впервые за два месяца Нян Ин думает о будущем и строит планы, и всё чаще наведывается в библиотеку.

Талтал многое рассказывает ей о своей кузине. Для этого не нужно даже прибегать к уловкам — Нян Ин и не пытается. Она уже поняла, что Талтал умён, куда умнее своего дядюшки, которому повезло пользоваться любовью племянника и, следовательно, безопасностью — и, что важно, он умнее неё. Её разум нуждается в заточке и тренировках, а образование, ограниченное навыками чтения и письма, оставляет желать лучшего, в то время как ум этого человека блестящ и безжалостен. Нян Ин судорожно навёрстывает упущенное, и Талтал сам подбирает ей книги, сам экзаменует и контролирует процесс, и незаметно прибавляет к её ежедневному расписанию занятия музыкой и танцами, боевыми искусствами и вышивкой.
Возможно, сердце Нян Ин мертво, а душа испепелена жаждой мести, но тело её живо.

Когда Талтал приходит в её комнату ночью, Нян Ин разжимает пальцы на кинжале под подушкой и садится в постели. Талтал стоит на пороге — он не принёс ни лампы, ни свечи, в темноте выражение его лица невозможно прочесть. Затем он уходит, сопровождаемый её молчанием.

На следующую ночь она приходит к нему сама.
Думала ли она, добиваясь отправки во дворец, что это означает также и делить ложе с Тогоном? Ей казалось, она сможет им управлять — и этим его желанием тоже. Он цеплялся за неё с упрямством капризного ребёнка. Нян Ин было бы несложно избегать близости, хотя месть рано или поздно потребовала бы и этой жертвы.
Она не чувствует вины перед Ван Ю. Беременность и преждевременные роды убили в её теле память об их единственной ночи, оставив только воспоминание о муке и потере.
А кроме того, это так упоительно — узнать, что под шёлком и парчой, и непроницаемым панцирем сдержанности Талтала — он тоже мужчина. Когда она прикасается рукой, он уже твёрд, и Нян Ин с каким-то новым, звериным восторгом задирает сорочку и юбку и не по-дворцовому, не по-гаремному, не утончённо садится на него верхом, направив его мужскую плоть в себя. Талтал тоже сидит, и они встречают друг друга лицом к лицу, как равные противники, с развёрнутыми знамёнами и под бой барабанов.
Она видела его с широким монгольским клинком на тренировочной площадке — этот меч больше похож на мясницкий тесак, чем на благородное оружие Корё или даже китайский цзянь. Талтал сражается без азарта, но его умение невозможно отрицать. Она видела его также за занятиями каллиграфией и рисованием, за составлением заметок, которые он со временем предполагает превратить в историческую хронику империи, и просто поразительно, на самом деле, сколь во многих обличьях она его видела... Сейчас увидит ещё в одном.
Её тело полностью оправилось, а Ван Ю разбудил в нём желания — и теперь всё это досталось Талталу. Его глаза полны черноты, как бывает у любого мужчины, и только один порыв владеет им: победить, покорить и присвоить.
Разъять.
Плоть его бьётся в её теле, Нян Ин встречает каждый выпад ответом, атакой и контратакой, поцелуй — поцелуем. И когда семя проливается в её полном влаги лоне, Нян Ин стискивает его всем нутром и торжествующе кричит в завершении столь сильном, что на миг теряет сознание.

Спустя несколько часов она просыпается, как от толчка. Жаровни давно остыли. Талтал спит рядом, его тусклая рыжина в размытом утреннем свете кажется обыкновенной, чёрной. Одеяло укрывает его до пояса. Нян Ин смотрит на матовую кожу его плеч и изгиб спины, покрытой гусиной кожей от утреннего холода, и вдруг понимает, что никогда больше не увидит Корё.

@темы: корейское, фанфики, Императрица Ки, WTF Kombat 2016

---

[серафита]

Название: Без сожалений
Канон: «Королевство ветров»
Автор:  серафита
Бета: WTF Korean historical dorama 2016
Размер: драббл, 833 слова
Пейринг/Персонажи: Мухюль/Тоджин
Категория: слэш
Жанр: ангст, PWP
Рейтинг: R
Предупреждения: возможен ситуационный ООС и АУ. Таймлайн — неопределённый
Примечание: написано на фразу  Grissel из обсуждений дорамы: «Королевство ветров». Особенности отношений Героя и Антагониста: «Я знаю, что ты работаешь на вражескую разведку, но мне пофиг, только будь со мной! Я всех убью, кто будет против тебя, лишь бы ты был со мной!» После таких заходов вопрос, что делает в этом фильме Лирическая героиня, выглядит риторическим.
«Я буду сегодня служить государю» — для женщин китайского и корейского гарема эвфемизм, обозначающий «я буду сегодня с ним спать»
Краткое содержание: Мухюль делает Тоджину предложение, от которого трудно отказаться

Тоджину невыносимо смотреть на Мухюля, а ведь было, было когда-то — неспешные прогулки (от улыбки Ён сладко заходилось сердце), беседы и разделённые на троих планы, пальцы Мухюля, перепачканные тушью, и потрет на тонком отрезе полотна...
Невозможно. Неосуществимо.
Этот, новый Мухюль не имеет с его весёлым приятелем ничего общего. Даже истощённый, чёрный от яда, протравленный насквозь своей жаждой мести и желанием выжить, он всё равно был каким-то... лёгким. Среди Ночных Теней не встречалось таких людей, и Тоджин сам не понял, когда потянулся к нему. Когда сам начал искать встреч, поджидать после тренировок с бутылью вина или снедью, и однажды купил на жалованье не только ленты и браслеты для Ён, но и дорогую цветную тушь и кисти... Кисти он не успел отдать. И потом год, как дурак, таскался с ними, завёрнутыми в чистую ткань и заботливо уложенными среди нехитрых пожитков. На что надеялся?
Дурак, дурак, трижды болван. Узнай царь Тэсо — прочил бы племяннику плаху, а не трон Пуё. Был бы прав.
В новом Мухюле лёгкости не осталось ни на гран. Одна железная уверенность, стальная воля, медный колокол голоса. И когда ладонь Мухюля в приветствии ложится на плечо Тоджина — железная, неподъёмная царская длань — требуется усилие, чтобы не согнуться.
Наследный царевич, в двух шагах от венца — потому что царь Юри не выглядит здоровым. Тоджин слыхал, что в клане Пирю уже подобрали невесту.
В юности, выкраивая время на редкие встречи с Ён, Тоджин утешался тем, что по крови они — ровня. Тайное это знание тешило самолюбие, забивало голову надеждами и мечтами, и Тоджин готов был из кожи вывернуться, лишь бы вернуть доброе имя отца и снова стать одним из князей Пуё.
С Мухюлем ему не сравняться, как ни старайся.
— Последний раз прошу, — роняет наследный царевич Когурё. — Оставайся.
А смотрит в сторону. Рассеянно супит бровь, и видно: думает о чём-то своём. В прошлый раз у него блестели слезами глаза, и голос сипел, срываясь, когда он твердил:
— Я убью всех, кто будет против тебя, я буду на твоей стороне, клянусь! Мы же друзья, нам нельзя поднимать мечи друг на друга.
Тоджин возвращается в отведённые ему покои и долго бродит из угла в угол. В груди тянет, дёргает отравой в не зажившей ране: оставайся, я буду на твоей стороне.
Что ждёт его в Когурё? Почётное место среди военачальников и советников нового государя и дружба, которой царь может одарить почтительного подданного.
Если Тоджин получит Пуё... Кто знает. Царь Тэсо не вечен. Он пережил брата-врага и уже очевидно, что переживёт и врага-племянника, он свёл в могилу остальных своих родичей и сам жив, кажется, только потому, что надеется увидеть в могильном кургане Когурё. Тоджин может получить всё это в наследство — страну, войну и вражду. Потому что Пуё и Когурё тесно друг рядом с другом, и уже ясно, что кому-то одному придётся уступить.
«Кому-то придётся уступить», думает Тоджин, бессмысленно глядя на свои сжимающиеся и разжимающиеся кулаки. Собственное отражение в зеркале кажется незнакомым и неверным: роскошные одежды, дорогой меч в выложенных жемчугом ножнах, а взгляд — как у убийцы, загнанного в угол. Наряд князя и глаза Тени.
— Я буду сегодня служить царевичу, — объявляет он вслух пустой комнате, и его передёргивает от содержащегося в словах унизительного намёка.
Женщины и мужчины служат государю по-разному.
Проскользнуть в покои Мухюля оказывается так легко, что впору задуматься: то ли царю Юри пора гнать взашей свою охрану, то ли Тоджина здесь ждали.
Сам Мухюль стоит у жаровни, заложив руки за спину. Смотрит в огонь. Он едва ли поворачивает голову, когда Тоджин беззвучно возникает на пороге:
— Мне сегодня показали будущую царскую супругу Когурё, — говорит он невпопад. — Она очень красива.
— Тебе не в чем упрекнуть клан Пирю, — отвечает Тоджин.
— Не в чем, — говорит Мухюль. — Останься.
Пальцы у Тоджина не гнутся, когда он берётся за свой богато изукрашенный пояс, и потому Мухюль расстёгивает его сам.

«Когда всё это закончится, — думает Тоджин, — я смогу вернуться в Пуё без сожалений».
Унижение убивает бесплодные мечты лучше отравленных стрел, этому Ночных Теней учили сызмала. Мухюль сделает с ним это — и Тоджин будет свободен. Любым иллюзиям придёт конец, и на слово «дружба» из уст царевича Когурё Тоджин в следующий раз сможет плюнуть ему в лицо.
Мухюль тяжёлый и гибкий, как тигр, и его осязаемое царственное присутствие рядом по-прежнему гнёт к земле. Он не слишком осторожен, но и не тороплив. Действует уверенно и без лишней маеты: в одной из ламп всё ещё достаточно тёплого масла, а свет им всё равно ни к чему, и государь доводит Тоджина до изнеможения, прежде чем ворваться по скользкому внутрь. Плоти всё равно, чья рука ласкает её — нежная женская ли, или мозолистая ладонь воина, на умелое касание она отзывается одинаково охотно, — но когда Мухюль берёт его, как трофей, воображать себя в постели с женщиной становится уже невозможно.
Масла они извели столько, что когда Тоджин поднимается с ложа, оно просто льётся по ногам вниз, вперемешку с семенем.
Он и забыл, что Мухюля тоже учили Ночные Тени.
Мухюль остаётся лежать в постели — на боку, подпирая растрёпанную голову рукой. Он, как видно, знает, насколько сильно давит неподъёмная его воля на тех, кто оказывается рядом, и сейчас намеренно отступает.
— Я купил тебе кисти для рисования, — говорит Тоджин, и улыбка Мухюля легче пёрышка.

@темы: корейское, фанфики, Королевство ветров, WTF Kombat 2016

---

[серафита]

Название: Проигравшие
Канон: «Легенда о четырёх Стражах Небесного Владыки»
Автор:  серафита
Бета: WTF Korean historical dorama 2016
Размер: драббл, 763 слова
Пейринг/Персонажи: Сучжини, Тамдок, Стражи (Хён Го — Черепаха, Чин Чхоро — Синий Дракон, Чу Мучин — Белый Тигр), прочие
Категория: джен, прегет
Жанр: ангст, флафф, missing scene
Рейтинг: PG
Примечание: по заявке  Grissel когда Сучжини в Кванми уговаривала Синего Дракона присоединится к шайке-лейке, то говорила, что в Куннэ они устроят состязание по боевым искусствам, и проигравший поит всех

Все слишком пресытились войной, чтобы устраивать теперь бои между собой, пусть даже и потешные, так что затеянное Сучжини состязание превратилось в соревнование «кто кого перепьёт».
— Проигравший поит победителей? Отлично! Почему бы не совместить одно с другим? Кто первым свалится под стол, тот и раскошеливается! — хлопнув себя руками по объёмистому животу, громогласно заявил князь Чолло.
Странная это вышла попойка. Разом и весёлая, и печальная, хотя с чего бы?
Сучжини бродила меж накрытых под открытым небом столов, присаживаясь то за один, то за другой, смеялась вместе со всеми, рассказывала забавные истории из собственного детства, слушала военные байки, пила наравне с мужчинами и хлопала их по плечам. Смеркалось. Смех вспыхивал то тут, то там, за дальним столом затеяли было петь, но князь Чолло, объединившись с Чу Мучином, Белым Тигром, живо посрамил остальных участников. Спрятанные до поры в густой траве и среди ветвей деревьев, один за другим стали зажигаться фонарики, зелёные и золотые, как светляки. Заодно слуги вынесли и несколько жаровен: по ночам уже становилось прохладно. На востоке взошёл молодой месяц, тонкий и острый, как драконий зрачок. Секунду Сучжини казалось, что одновременно она видит на западе полную луну, а в зените — чёрное солнце, потом видение померкло. Она закрыла глаза, прогоняя тревогу: не должен смертный видеть такого, разве что владыка Хванун или Стражи, чьи глаза острее человеческих, могут зреть небесные знаки... Тамдок часто замирал на границе дня и ночи, подняв лицо и опустив веки, будто в полусне.
Ненужная мысль.
Пахло жареным мясом, специями, разорячёнными телами, ароматными травами, брошенными в жаровни и курильницы. Из подвалов тащили новую бочку, над вертелом жарили целого быка. Старый князь Чолло храпел под столом в обнимку с наставником Хён Го. Чу Мучин дремал прямо за столом, положив голову на могучие руки. Генерал Ко на спор целовался с Пансон, женщиной-кузнецом, потом с Тальгэ, средним, а теперь единственным сыном князя Чолло, потом с кем-то из помощников Хён Го из племени Комул.
Чин Чхоро пил вино, как воду, напонял чашку за чашкой и, казалось, не пьянел. Только лицо становилось всё красивее и всё строже. Длинные волосы обрамляют мягкие до женственности черты, глаза большие и яркие, а губы пухлые, как у женщины — Сучжини подумала безо всякой зависти, что из них двоих он миловиднее. Ей было не привыкать водиться с мужчинами, которые краше её самой.
Если бы Чхоро только захотел, от компании у него отбоя бы не было — хоть мужчин, хоть женщин, но он сидел за столом один. Это было плохо: она позвала его сюда, суля веселье, но сегодня за искренним смехом Сучжини весь вечер слышалось нечто иное. Не натужность или искусственность, нет — эхо печали, чужих мыслей и несбывшихся чаяний, и празднество было похоже на прощание перед долгой разлукой.
Глупости всё это. Просто лето кончается.
Потом её обнял за плечи Тамдок и увёл подальше от разгулявшейся толпы.
— Я стащил бутылку отличного вина, и у меня нет никакого желания участвовать в турнире «поцелуй или слабо», даже если это овеянная стариной и славой традиция моего войска, — улыбаясь, сказал он. — Кто бы мог ожидать от генерала Ко...
— Давайте сюда, что вы там стащили, — буркнула Сучжини. — Вашему величеству лучше бы избавиться от привычки под шумок обирать чужие винные погреба.
— Ты моя соучастница, — забавляясь, напомнил он. — Ведь ты знаешь, что вино краденое, но всё равно пьёшь.
— Я разделяю чашу с моим повелителем, — с достоинством парировала Сучжини. — Это долг каждого подданного.
— Надеюсь, другие долги в казну пойдут золотом и шёлком, — расхохотался Тамдок. — Не то я рискую упиться до смерти. Хотя твой вариант состязаний, пожалуй, приживётся...
Они болтали, сидя на траве и передавая друг другу бутылку, потом Тамдок укрыл их обоих своим плащом. От земли тянуло сыростью, низкий туман стлался меж стволов деревьев, и казалось, будто тёмные кроны парят в воздухе сами по себе. Тамдок улыбался, глядя на Сучжини, его глаза блестели, на смуглых щеках играл румянец, и пахло от него чудесно, пряностями и вином. Сучжини уложила голову ему на плечо, сморгнув непрошеные слёзы и сглотнув комок. Это вино сделало её глупой и слезливой, сказала она себе. Тамдок погладил её по волосам, ласково, как сестру или брата — потому что перед сёстрами мужчины всё же испытывают стеснение. Сучжини подозревала, что знает о чаяниях, страхах и любовных бедах государя больше, чем королевская подушка.
Может быть, это и есть её роль при дворе, подумала она. Государево утешение, подушка, которую обнимают по ночам, прячась от одиночества. Любопытно, если бы ей удалось напоить Тамдока достаточно, назвал бы он её именем Киха? Но пьёт он ещё лучше, чем Чхоро, который, видно, не знает своей меры и скоро просто упадёт с непривычки, и тогда не избежать ему генерала Ко и полудюжины разгорячённых девиц. Платить за нынешнее пиршество выпадет всяко не короне...
Погружаясь в дрёму, Сучжини подумала, кто же всё-таки проигравший в этом состязании.

@темы: корейское, фанфики, WTF Kombat 2016, Легенда о Четырёх Стражах Небесного Владыки

---

Всё, что нажито непосильным трудом

[серафита]

Название: От любви
Канон: «Воин Пэк Тонсу»
Автор:  серафита
Бета: WTF Korean historical dorama 2016
Размер: драббл, 293 слова
Пейринг/Персонажи: Гаок, Гвандэк, Чхон
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Гаок всегда уходит к Гвандэку, а возвращается к Чхону
Примечание: канонная полиамория

Теперь я знаю, как ты жил эти двадцать лет.
«Воин Пэк Тонсу», эп. 12

Гаок всегда уходит к Гвандэку, а возвращается к Чхону.
Когда она говорит Чхону, что Чжинчжу — его дочь, она делает это, чтобы спасти девочке жизнь. Гаок не отводит глаз, даже когда лжёт, и Чхон верит, сразу и безоговорочно.
Сказать Гвандэку, что Чжинчжу — его, Гаок не успевает, но верит, что он знает и так.
Первый вариант вероятнее, второй — то, во что хочет верить её сердце. В конце концов, дети должны рождаться от любви, верно?
Гаок, правая рука нынешнего главы убийц Хоксачхорон и дочь прежнего, слишком много и часто убивала, чтобы надеяться на милость Небес. Гвандэк, Святой Мечник Чосона, ими любим, Чхону, лучшему убийце страны, до них и дела нет. Гаок — единственная слабость обоих.
Друг для друга они сила. Непохожие, как день и ночь, влюблённые в одну женщину, они должны были стать врагами. Они и стали.
Гвандэк единственный человек, который знает, где находится тайная ставка убийц, и единственный, кто приходит к их главе, чтобы напиться вместе.
Чхон морщится, вливает в себя лишнюю чашку вина, но отпускает подвернувшегося под меч ученика Гвандэка на все четыре стороны, живым и целым.
Знатоки боевых искусств говорят, что если правая рука Чхона не иначе как серебряная, то левая у левши Гвандэка — золотая. И обе стоят в золоте и серебре по собственному весу. Особенно для знающих людей.
За двадцать лет Гаок трижды делила ложе с Гвандэком, а наутро Чхон встречал её у ворот укрытия Хоксачхорон сонным безразличным взглядом, с неизменной бутылью в руках.
Когда Гвандэк возвращается в Чосон, Чхон узнаёт об этом первым.
— Он вернулся. Сходи повидайся с ним.
У дочери Гаок, меткой лучницы, верный глаз, ясная улыбка, правая рука серебряная, а левая золотая.

Когда Гаок уходит — первая из них троих — истекая кровью на берегу реки, она сожалеет только об одном: что не успела сказать Чжинчжу о том, что любила её отца.

Название: Звёзды
Канон: «Воин Пэк Тонсу»
Автор:  серафита
Бета: WTF Korean historical dorama 2016
Размер: драббл, 794 слова
Пейринг/Персонажи: Ёвун/Джисон, Тонсу/Ёвун
Категория: гет, слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: Ёвун родился под плохой звездой
Примечание: АУ от финала дорамы — Ёвун выжил и тайком поселился в горах

Когда Тонсу приводит к нему свою жену, Ёвун чувствует растерянность.
Сперва он так и думает: «его жену».
Потом видит тонкое неяркое лицо, чуть отстранённые большие глаза — она всегда, с первой их встречи смотрела так, будто думала о чём-то своём — непривычно, не по-девичьи убранные волосы, скреплённые дорогой жемчужной шпилькой, и под сердцем жарко и больно толкается: «Джисон». Молодая госпожа...
Джисон бросается к нему, заливаясь слезами. Ёвун ловит её за плечи, неловко задерживает руки, теряясь — отстранить её, обнять по-настоящему?
И встречается взглядом с Тонсу.
Тот смотрит непонятно — предупреждающе? — Ёвун впервые за много лет не может угадать его мысли. Затем Тонсу делает шаг назад (в крохотной хижине Ёвуна некуда пятиться, от двери до постели — один шаг и ещё половина), за порог, и аккуратно, беззвучно закрывает за собой дверь, оставляя их с Джисон наедине.
Джисон плачет, и Ёвун осторожно гладит её по волосам, потом целует в мокрые солёные щёки. Потом опускает на постель — обычная лежанка с брошенным поверх, набитым соломой мешком, но постельное бельё чистое, спасибо Тонсу и наставлениям Само, безжалостно вбивавшем в воспитанников привычку к опрятности...
Тонсу остаётся на улице всё время, пока Ёвун занимается любовью с его женой. В хижине холодно, несмотря на ещё теплящийся очаг, острый, как нож, горный ветер задувает в щели, а потому ни Ёвун, ни Джисон не раздеваются. Обходятся поднятыми юбками и распущенной шнуровкой. Джисон влажная, желающая и нежная, готовая для него, но Ёвун всё равно обходится с ней бережно, как с девицей в брачную ночь. Он знает, что это не так, знает, чья она, и это знание должно бы вызывать досаду, но этого так и не происходит, а после Ёвун перестаёт об этом думать.
Они целуются на прощание, и Джисон больше не плачет. Её щёки налились жаром, глаза блестят. Волосы растрепались, длинная прядь падает на плечо, и Тонсу, ждущий у порога, бережно убирает её обратно в пучок, поправляет заколку и нежно улыбается жене. Они обмениваются сияющими взглядами, какие бывают только у заговорщиков, имеющих общую тайну, и ещё у очень счастливых молодожёнов.
Ёвун сидит на разобранной постели и чувствует себя дурак дураком. Сбитым с толку? Лишним? Обиженным? Как будто подсмотрел за чем-то личным, в котором ему места нет.
Учитывая только что произошедшее здесь, трудно вообразить себе что-то более нелепое.

Когда Тонсу приходит к нему сам, Ёвун не знает, что чувствует.
Ему хочется спросить:
— Какого демона?
Или:
— Вы с ума посходили?
Или:
— Что всё это значит?
Он молчит.
Тонсу делает шаг и ещё половину. Теперь он возвышается над Ёвуном вплотную. Неспешно развязывает пояс, ослабляет горловину на рубашке. Ёвун в это время смотрит на подвеску на его поясе, знак начальника личной государевой стражи; избегает поднимать взгляд вверх.
Тонсу переворачивает его лицом вниз — всё правильно, глаза в глаза было бы невыносимо, Тонсу хорошо его знает и всегда знал, а Джисон многое замечает и о многом молчит — и Ёвун прячет лицо в сгибе локтя, изо всех сил кусает себя за предплечье.
Когда-то давно — было это? не было? теперь вся прежняя жизнь кажется сном — глава Хаксачхорон, бывало, захаживал в бордели. Среди наёмников и прочего беззаконного люда кого только не встречалось, и не было прихоти или желания, которое было бы невозможно удовлетворить за хорошие деньги. Это дворянам и богатым купцам из самых видных государев указ сулит за такие забавы увечье и ссылку, но кто возьмётся следить за простецами и подлым сословием? Потому и ловили редко, а судили ещё реже.
Впрочем, одной попытки Ёвуну тогда хватило. Зарёкся.
Теперь... не то чтобы было по-другому. Не было.
Зачем ему, тоскливо подумал Ёвун. За что он так...
Про себя он давно всё знал, и даже испытал по этому поводу некое мрачное удовлетворение, когда понял — снова увидев в этом влияние дурной звезды, под которой родился. Лишний знак, что отец не ошибся на его счёт.
Но Тонсу-то был не такой, Ёвун точно это знал.
«Из жалости он со мной, что ли?»
Тонсу обнял его, поцеловал бестолково, ткнувшись губами куда-то за ухо, резко, сбиваясь, задвигал бёдрами. Погладил по распущенным волосам. Нажал чуткими пальцами лекаря на спину, на поясницу, унимая боль. Ёвун тоже так умел, но с иглами у него выходило лучше, а Тонсу предпочитал так, голыми руками. Ёвун против воли расслабился, размяк под прикосновениями, прогнулся, подался навстречу размыкающей его тело боли сам, согнул одно колено. Теперь он вовсе не ощущал ни холода, ни сквозняка, напротив — сделалось жарко.
Тонсу встал с него, переводя дух, принялся поправлять одежду. Ёвун не торопился переворачиваться, лежал, не шевелясь, считая про себя до десяти. Досчитал и начал с начала. Повернул голову.
— Тебе больно?
— Тебе мерзко?
Спросили они одновременно, и уставились друг на друга тоже как по команде. В детстве, бывало, Само хвалил их, если удавалось выполнить боевой приём вот так, подобно отражениям в зеркале. Впрочем, такое случалось редко. Ёвун был быстрее, сильнее, жёстче, и Тонсу никогда за ним не поспевал.
Теперь наоборот.
— Нет, — удивлённо говорит Тонсу. — Нет. Я не... что ты.
И тогда Ёвуну впервые в жизни становятся безразличны все звёзды неба.

@темы: корейское, фанфики, Воин Пэк Тон Су, WTF Kombat 2016

---

еще корейцев

[Grissel]

Продолжение раскопок на Дорама ТВ

Сериалы ( два биографических две мылодрамы)
Тэ Чжоён
Чан Ёнсиль ( в процессе)
Великая мечта ( кажись это есть и на рутрекере)
Остров Тхамна

Полнометражка6
Я - король ( переделка "Принца и нищего" на чосонские нравы)

@темы: корейское

---

еще китайцев

[Grissel]

раньше я делала обзоры в основном по рутрекеру, а тут глянула на ДрамаТВ - а там выбор поболе будет, особенно по китайцам.
Предлагаю некоторые итоги раскопок. Тут я пока ничего не смотрела, либо видела фрагментарно, так что давать рекомендаций пока не могу.
Сериалы (полностью или в процессе выкладки)
Миф ( попаданческое приключалово на базе одноименной полнометражки).
Бабочка, метеор и клинок
Китайский детектив
Хроники жизни ( какая-то мылодрама про Канси)
Женщина - премьер-министр
Проницательный учитель
Конспиратор

Полнометражка:
Битва умов ( совместно с Южной Кореей и Японией)

Наверняка что-то пропустила, но уж что заметила.

@темы: китайское

---

и снова китайцы

[Grissel]

Этот сезон богат новыми переводами китайских сериалов. причем на сайте ДорамаТВ их стало появляться больше, чем на рутрекере. Характерен сезон тем, что почти в каждом названии (точнее в переводной версии) присутствует слова "легенда", неважно, эпик ли это, фэнтези или разухабистая комедия.

Итак.
Легенда о Ми Юэ - эпик.
Легенда о возвышении жены наследного принца ( Продвижение принцессы) - пародийно-попаданческая комедия.
Легенда о Цинь (Эпоха династии Цинь) - эпик.
Легенда о Бань Шу, исторический сериал, гендерная интрига.
Легенда о лисе из царства Зеленых холмов ( Легенда о девятихвостом лисе) - фэнтези, экранизация Пу Сунлина.
Госпожа лекарь- исторический сериал, каким -то образом без легенды в названии.
Все сериалы новые и находятся в процессе выкладки. Исключение составляет выложенный целиком сериал -да!
Легенда о летающем мече Сань Юаня.

@темы: китайское

---

обновления по китайцам

[Grissel]

На рутрекере начали выкладывать самый популярный китайский сериал прошлого года "Список архивов Лан-я".
Там пока только начальные серии, побольше можно найти на ДорамаТВ.
Кому влом дожидаться, пока все переведут на русский , с ансабами (под названием Nirvana in fire) есть целиком, например, на азияторрентах.

@темы: китайское

---

ЗФБ-2016, исторические дорамы

[серафита]

...и никто, что характерно, не потрудился принести сюда хотя бы баннер!

Короче, визитка у нас, и в воскресенье будут тексты низкого рейтинга!

@темы: WTF Kombat 2016

---

Обновления по корейцам

[Grissel]

Выходим из праздничной расслабухи, начинаем отмечать обновления.
На рутрекере выложено два главных исторических блокбастера прошлого сезона: неоднократно упомянутый здесь "Наследный принц Садо" и "Воспоминания меча".
Выложена также пародийная попаданческая комедия "Брызги любви". Исходно это был сетевой проект не то в 10, не то в 12 сериях, тут выложена версия для ТВ в двух сериях.

@темы: корейское

---

6 летающих драконов

[Mihrimah]

Здравствуйте примите в свой ряды любительницу корейских сериалов.В сериале говорят что Ли Бан Вон 5 сын но где з и 4? Я думаю это парниши на фото, но куда они делись в последующих сериях? Разъясните ситуацию. по викпедии они вроде застали правление отца.

---

[belana]

Ознакомилась с фрагментом мемуаров леди Хонген, той, которая жена печально известного принца Садо. Видимо, именно на этой книге основан фильм "Садо \ The Throne", очень много сцен совпадает.

Записки на полях о причинах трагедии. По мнению Хонген:

- Садо очень рано отселили от родителей, буквально в первые несколько месяцев после рождения. Он жил в отдельном дворце в окружении слуг и нянек, но вдалеке от отца, который мог бы личным примером показывать, что должен и не должен делать король, следить за успехами отпрыска, и матери, которая могла бы окружить принца любовью и время от времени выдавать целительных пиздюлей следить за его обучением;
- Садо поселили рядом с бывшими апартаментами леди Чан Хебин [без нее никуда. Как же, признанная отравительница и ведьма жила в павильоне рядом с дворцом наследного принца!]. Плюс, придворных дам для сына Енчжо набрал из числа фрейлин королевы Сону (?), жены предыдущего короля Кенчжона. Дамы оказались заносчивыми и недобрыми. Эта вроде бы незначительная деталь внесла свою лепту в дальнейшие события.

Далее краткий пересказ:

- Тем не менее, первые 4-5 лет Енчжо с женой регулярно навещали сына, часто оставаясь с ночевкой
- Чуть позже король стал приходить реже, его раздражали разнообразные мелочи при дворе принца, которые по отдельности ничего не стоили, но накапливаясь, сломали спину верблюду (см., нпрмр, кусок про придворных дам)
- Король приходил все реже, няньки решили поиграть в доброго и злого полицейского, по ходу забыв, кто добрый, кто злой, пустили образование принца на самотек. Садо жил в компании холопов, без наставника и друзей-погодков. Без родительского присмотра Садо никто не учил следовать приказам (ему буквально шнурки завязывали), он рос в мире без запретов, зато с избытком комфорта
- Именно тогда (в 5-7 лет Садо?) начала расти пропасть между отцом и сыном: Садо начал бояться отца, а Енчжо - что сын приобретает нежелательные для правителя черты характера. Плюс, личностные различия: внятно выражающий свои мысли, оживленный, великодушный, добрый Енчжо vs молчаливый, медлительный Садо
- Садо хорошо учился, но в присутствии отца нервничал, терялся и тупил. При этом Енчжо никогда не пытался с ним сблизиться или учить самостоятельно, видимо, думал, что идеальный наследник вырастет идеальным сам
- Разговоры о странных болезнях принца начались, когда ему было 11 лет
- Енчжо любил проверять знания Садо по разным темам в присутствии посторонних и высмеивал ответы. Садо злился. Эта злоба, плюс страх перед отцом, плюс ощущение брошенности в конце концов свели его с ума
- В 14-15 Садо женился и внезапно стал регентом, т.е., получил большую власть, но король оставлял за собой право отменить любое решение регента. Если Садо боялся принять решение, Енчжо ругал его за некомпетентность, если он таки что-то решал, Енчжо песочил принца за то, что тот с ним не советовался
- Патовая ситуация: либо Садо должен был лучше исполнять сыновий долг, хотя считал, что отец был к нему слишком жесток, либо Енчжо должен был быть ласковее с сыном, хотя это и выглядело неуместно
- Енчжо годами не брал Садо на семейные выезды за пределы дворца (которые случались крайне редко, 2-3 раза в год). В ответ Садо стал сбегать и творить некие "непотребства"
- В какой-то момент Садо начал делать вещи назло отцу. Енчжо как-то отругал его за нарушение запрета на распитие алкоголя [то ли религиозный праздник был, то ли траур], в ответ Садо начал всерьез пить. Енчжо высказался насчет неопрятной одежды - у Садо началась одежная фобия. Он рвал халаты, бил слуг, которые помогали одеваться
- Енчжо велел сыну самовыпилиться, чтобы не создавать прецедент убийства в королевской семье, - Садо несколько раз (!) пытался повеситься. Из петли его вынимали учителя
- Гнев после встреч с отцом Садо срывал на слугах, придворных дамах и жене. Трупы точно были
- Чтобы не жить в своих апартаментах, Садо приказал вырыть землянку и обставить ее как настоящую могилу. Проводил там много часов подряд
- По мнению Хонген, Енчжо принял решение о казни под влиянием матери Садо

Люди, прочитавшие книгу целиком, ставят диагнозы по аватаркам и говорят про параноидальную шизофрению, Садо, представлявшего опасность для жизни короля.

Вот такие пироги.

@темы: корейское, матчасть, Садо \ The Throne

---

Поздравление.

[ягулечка]

Дорогие и любимые дорамоманки и дорамоманы!
От всей души поздравляю Вас с наступающим Новым годом!!!
Искренне желаю продолжения нашего радостного сумасшествия, здоровья, любви и детского любопытства!
Ягулечка.

@темы: корейское

---

и еще...

[Grissel]

Грейсвандир, "Как я выжил, будем знать..."
Фандом: "Вера". есть отсылки в "Ледяному цветку"

ficbook.net/readfic/3848116

@темы: корейское, фанфики